Игорь Синицын - Клише участи

Часть 1

Он не опаздывал, но выйдя из троллейбуса и через пролом в чугунной ограде рядом с остановкой сразу оказавшись в парке , резво зашагал мимо старого, ремонтируемого корпуса лесотехнической академии. Свернув за угол громоздкого здания, облепленного строительными лесами, бегло оглядел открывшуюся взгляду центральную аллею. Успокаивая себя , что пришел на десять минут раньше, терпеливо прогулялся вдоль клумб, потом уселся на свободную скамейку, положив розы рядом, и тут увидел ее – она шла по дорожке из глубины парка и катила перед собой детскую коляску.

Он не поднялся и не пошел ей на встречу…

Никак не кончалось в этом году бабье лето… Солнечный свет заливал открытую, широкую аллею, где сидел он, но там, где шла она, была тень , свет только редкими лучами пробивался сквозь густую листву высоких деревьев, чья толстая кора напоминала переплетенье морских канатов. На ней была алая, плотно облегающая, короткая мохнатая куртка с длинным ворсом, на молнии и светло-бежевые джинсы.

Он увидел, что спортивный стиль в одежде ей тоже идет. Еще бы – с ее-то фигурой, с ее стройностью. Но куртка – эксклюзив, какое яркое пятно! Разве кормящая мать должна позволять себе такое! Как же она красива… Она тоже заметила его и помахала издали рукой. В этот момент ребенок в коляске , видимо, выплюнул соску, во всяком случае она нагнулась к коляске что-то там поправляя, лицо ее при этом было абсолютно счастливо. Он ревниво отметил это, одновременно сознавая, что сам для нее в лучшем случае может быть лишь некоторым развлечением в период декретного отпуска. А на что еще он мог рассчитывать? Он и на эти-то встречи не мог надеяться. «Пусть, – лицемерно уговаривал он себя, глядя, как ее стриженные волосы от наклона головы соскользнули вперед, нависнув и симметрично закрыв пол-лица. – Взаимность вообще не имеет никакого значения, довольствуйся тем, что ее видишь. Будем считать, что и это слишком щедро. В который раз он ее видит- в пятый, в шестой?.. В философии это называется – «скачок». Жил-жил, ни о чем не тужил… и на тебе. Когда она подошла, он все еще не вполне отдавал себе отчет в том, что все происходит наяву.

– Ну, здравствуй, – она легко улыбнулась, увидев, как он на нее смотрит. – Извини, что я не одна. Мама на работе, и мне не с кем его оставить.

Она стояла перед ним. Для нее все было естественным, нормальным.

– Бог знает, что ты говоришь… Я, вообще, не надеялся увидеть тебя сегодня. Каким временем я располагаю?

– Через час мне надо быть дома. Это мне? Спасибо, но ты ведь понимаешь, что я не смогу их взять. Что прикажешь отвечать, когда дома спросят, откуда у меня розы?

– Выкинь на обратном пути.

– Лучше оставь их у себя.

– Очень удобно, можно еще кому-нибудь преподнести.

Здесь они только встречались – по центральной аллее все время сновал народ, ее могли увидеть соседи, знакомые… мало ли. Он поднялся и они направились в нижнюю часть парка. «Теперь я знаю, чего хотеть от жизни – всегда быть с ней. И по тому – удастся ли ему это – можно будет судить, удалась ли вообще его жизнь. Ну, почему я не встретил ее раньше? Хотя, какая разница? Разве в этом дело?».

Навстречу прошла молодая негритянская пара с маленькой девочкой – неподалеку находилось общежитие для иностранных студентов, и как-то раз они уже видели это семейство здесь, в парке. Чувствуя себя старыми знакомыми, приветливо раскланялись.

– Мне кажется, они догадываются, что мы не муж и жена, – сказал он, чтоб произнести вслух это сочетание – муж и жена – применительно к ним, пусть и с отрицанием. – И сожалеют, что это не так.

– Красивая у них девочка, и всегда так нарядно одета.

Дойдя до малолюдного места, они сели на скамейку. Жирные чернокрылые птицы вальяжно расхаживали вокруг по зеленой траве. Не хотелось признавать в них ворон – в раю птицы безымянные. Она попросила сигарету.

– Тебе, наверное, нельзя при твоем теперешнем состоянии.

– Я не кормлю. Да у меня молока и не было почти, – фильтр сигареты испачкался в помаде плавно очерченных губ. В ней смешалась русская и армянская кровь , наверное, поэтому она была так необыкновенно хороша.

– Шикарная куртка, в ней ты кажешься еще недостижимей, – сегодня его так и тянуло говорить «красивости», черт знает почему.

– Теперь, после таких слов придется носить ее, не снимая ни днем, ни ночью.

– Очень хотелось бы в этом убедиться, особенно ночью – как и в чем вы ложитесь спать.

– Зрелище вряд ли доставит удовольствие. Вид двадцатипятилетней женщины, обезображенной бесконечными родами, превратит вас в женоненавистника, а как я уже успела заметить, это вступило бы в мучительное противоречие с вашими природными, истинными склонностями.

– Все время забываю, что ты умнее меня.

– Вещь невозможная. Мне еще не приходилось встречать таких умных мужчин, – она продолжала подыгрывать ему и не сердилась.

– А не надо было кончать консерваторию, там ведь все недоделанные, я имею в виду мужской пол.

– О, это ты зря..

– Ну, как же! «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…» . Ты этого своего однокурсника имеешь в виду? Что же касается женоненавистничества… Надо же, не запнулся. Но ты заставила меня вспомнить мою бабку. Когда у нас на пятом курсе началась гинекология, она сказала мне с грустью : «Теперь, когда ты с этим познакомился, ты разочаруешься в женщинах».

– У тебя была мудрая бабушка. Или он еще жива? Прости я не знаю, – сказала она, осторожно покачивая коляску и подчеркнуто в сторону выпуская сигаретный дым.

– Нет. Но, вообще, я ее плохо знал. Меня воспитывал дед. На всех детских фотографиях я запечатлен только с ним, и ни разу с ней. Впрочем, не только с ним…

– Чему ты усмехнулся?

– Мы жили на углу Чайковской и Фонтанки, под боком с Летним садом и дед, естественно, часто водил меня туда. Есть снимок, где я стою рядом с одной из мраморных скульптур – такой классический пай-мальчик, в коротких штанишках, с коротко остриженной челкой…

– Ну и что? В каждой ленинградской семье есть такие фотографии. Черно-белые.

– Конечно. Но недавно я вгляделся в надпись на табличке у статуи. Из всего сонма скульптур Летнего сада я оказался заснятым рядом с аллегорической фигурой сладострастия. Уверен, что фон был выбран не нарочно, но, значит, так было угодно провидению.

– Забавно. Взгляни на часы.

– Четверть пятого.

У них еще оставалось полчаса… Сидя в пол-оборота к ней, он откинулся на спинку скамьи. Ни слова не было сказано из того, что хотелось сказать. Он откровенно любовался ею, тем, как меняется освещение ее лица, повернутого к нему в профиль – дрожащие на ветру листья всякий раз иначе пропускали солнечный свет, и теплое веянье ветра приносило успокоение в его душу. Он видел, что она становится беззащитной под его взглядом, и не потому, что ей просто нравилось, как он на нее смотрит – к обожающим взорам мужиков она , видимо, привыкла, но сейчас какое-то едва уловимое смятенье мешало ей. Когда она обернулась к нему, чтобы прервать это его очередное молчаливое признание в любви, он испугался открытой и внезапной отповеди глаз «Ну, и что дальше? Ты же понимаешь, что это невозможно».