Игорь Синицын - Клише участи

Костя замолчал, что-то медленно обдумывая… – Нет, утром не получится, не могу я. Собственно, я вот что хотел сказать – ты больше не звони к нам домой. Никогда в будущем. Ты понял?

“Что ж, лично для меня это облегчение, – подумал он, вешая гудящую трубку. – Теперь все, кого это касается, информированы. Но я так и не узнаю, что именно произошло? Какой у него был дуэльный тон! – он усмехнулся, чтоб заглушить нахлынувшую пустоту и гадливость. – Напрасно… Адюльтера-то в действительности нет, исключено ею с самого начала. Так что тебе, Костя, в сущности нечего терзаться. Тебе, красавцу и счастливчику, нечего терзаться. И трубки швырять не надо, особенно в таком разговоре».

Опять зазвонил телефон.

– Как тебе это нравится?

– Что случилось? – это была радость снова услышать ее.

– Он стоял на другой стороне улицы, когда мы выходили из парка… Я не успела помешать ему позвонить.

– Он правильно поступил, нам действительно надо поговорить.

– Комедианты.

Он представил ее лицо сейчас.

– Я могу увидеть тебя завтра утром?

– Нет. Не придавай этому большого значения. Все, я больше не могу говорить.

2

Север, как и положено, встретил холодом и темнотой, наметившейся к концу сентября полярной ночи, которая все сгущалась и сгущалась за окнами автобусов, пока он с пересадкой проделывал знакомый, долгий путь из аэропорта Килп-Ярве. По всему побережью шел дождь вперемежку с мелким, колким градом, и в Североморске он промок до нитки в ожидании катера, стоя на, вытянутом в длину, открытом всем ветрам, пирсе. К последнему рейсу скопилась куча народу, и военного, и штатского. У большинства был озабоченно усталый вид – время позднее, выходные закончились, завтра рано вставать, а до дома они доберутся еще не скоро, вдобавок эта мерзкая погода. Никого из своих сослуживцев в ожидавшей толпе он не приметил, нескольких офицеров во флотских шинелях просто знал в лицо, встречаясь с ними в гарнизоне. Над холодными волнами носились чайки, диссонируя с терпеливым оцепенением толпы. Он подумал, что птицам, наверное, это кажется странным – вокруг сколько угодно свободного пространства, а людская стая сгрудилась в одной точке, словно здесь как-то по-особенному плещет вода , натыкаясь внизу на черные, просмоленные сваи. На память приходили эпизоды, связанные с таким же ожиданием катера на Полярный, и всегда это было в чем-то одинаково. Одинаково постыло. Кроме самого первого раза, когда вместо тоски была надежда и нервное предвкушение неизвестного. Но потом это вылилось в стойкое ощущение границы, за которой качество жизни резко ухудшалось независимо оттого, откуда он возвращался. Для него на этом пирсе заканчивался материк.

Сейчас он вспомнил, как весной ездил по служебным делам в Североморск, и вечером забрел в ресторан «Чайка», что неподалеку от главного управления Североморстроя, и там в кабацком угаре допоздна отплясывал с пышнотелой, черноволосой девахой, бесшабашной и бесстрашной. Она то и дело отлучалась, выбегая на улицу, где у входа была оставлена коляска с грудным малышом, племянником, за которым ей было поручено присматривать и от которого она с непреклонной решимостью избавилась в острых, нервозных переговорах с подошедшей к закрытию ресторана сестрой, желавшей пристроить ребенка еще и на ночь. Освободившись от не принадлежавшей ей обузы, его партнерша стала еще раскованней. Бесконечно долго, так долго, что он успел протрезветь, они пешком добирались до ее дома. Никогда прежде он не бывал на этой окраине Североморска. Неплохо зная центр города, он никак не ожидал обнаружить такое захолустье. Обширное, пыльное плоскогорье с редкими, далеко отстоящими друг от друга, одноэтажными халупами довоенной постройки вдоль грунтовой дороги. Далеко слева, внизу за обрывом, виднелся залив с хаотично разбросанными по водной глади военными кораблями, казавшимися отсюда макетами. Изнуряющее ночное солнце делало все вокруг нереально безжизненным, как в загробном царстве. Он уже привык к ярко освещенной, безмолвной пустоте здешних белых ночей, лишенных, в отличии от петербуржских, какого-либо романтического ореола , но сейчас солнечный свет особенно угнетал его своей неестественностью, неотступным напоминанием о том, где он пребывает на самом деле. В какой-то момент стало казаться, что ему уже никогда не выбраться из этого странного предместья. Дальше все было узнаваемо: захламленная тесная комната, грязная посуда на кухне, ненужные извинения за якобы случайный кавардак, неприбранное ложе, пустые картонные коробки на полу… Он, собственно, уже ничего хотел, но чувствуя себя обязанным по отношению к своей новой знакомой, постарался языком… потом мертвецкий сон на три-четыре часа, и после пробужденья поспешное бегство , голодным, небритым, сюда на причал…

Вместе со всеми он молча всматривался в черноту над заливом, отрешенно и стойко перенося порывы ветра.

Впереди второй год службы, после чего все придется начинать с нуля. Однокурсники за это время уйдут далеко вперед, станут профессионалами, науку будут делать; а на его долю ничего другого не останется, как завистливо выслушивать их рассказы, как они прооперировали то-то и то-то. В приличную клинику не возьмут, два года в должности начальника медицинской службы отдельного военно-строительного батальона в системе Североморстроя – это не реклама. Он с раздражением оторвал от чемоданной ручки багажный аэрофлотский талон – последнее напоминание о закончившемся отпуске.

Наконец, показался топовый огонь катера. Обогнув, стоящий на рейде эсминец , катер подошел к пирсу.

Спустившись в трюм, отыскал свободное место и, устроившись, попытался вздремнуть, но не получалось – в голову лезли все те же унылые мысли. Пересыщенный желтым, свет матовых ламп заполнял тесный трюмный отсек и был так же неприятен, как грохот и вибрация от работающего где-то рядом двигателя. Раздражал и опрятный до тошноты запах свежей корабельной краски. Детали селекторной связи из грубой коричневой пластмассы, надраенные вентили, рукоятки… – дизайн, подчиненный прежде всего соображениям надежности, долговечности, и поэтому обделенный красотой.

Компания пожилых мичманов, сидевших напротив, вяло, с зевотой, вела разговор о служебных неурядицах. Две женщины в одинаковых шерстяных платках спали, уронив головы друг другу на плечи. В салоне наверху искали партнера в домино… Сколько раз все это было перед его глазами, когда он по разным делам пересекал Кольский залив в том числе и из конца в конец, один или с кем-то, трезвый или в подпитии, в штатском или в форме, но всегда с той или иной мерой тоски, освободиться от которой он мог только через два года, в предписанный срок. Несмотря на дождь, он решил выйти на палубу, не сколько хотелось курить, сколько надоело сидеть в духоте.