Юлия Горобец - Цветущая вишня

Так, не было ничего, что свидетельствовало о ее фактическом существовании. Она была полностью уверена в наличии хотя бы паспорта, ведь она всегда знала точно, где он находится. Но и его не было в квартире. Она обыскала все, перевернула дом вверх дном, но ничего не смогла найти. Тогда ей пришла в голову мысль, что ее обокрали, пока она была в поисках дочери. Но она не приняла ее, так как никаких следов кражи не было.

– Меня тоже, что ли, не существует, – тяжело дыша, говорила она с истерическим смехом. Что происходит? Что за безумие? И почему именно с ней?

Она сидела на краю кровати, осматривая бардак, устроенный ей же, в комнате. Внезапно она вскочила и бросилась к зеркалу, дабы проверить, не вернулась ли она в прежнее состояние. Но в отражении она все еще видела маленькую Веру: чувствительную персиковую кожу с подростковыми покраснениями, розовые губы, испуганные глаза. Единственное, что ее радовало в этой перемене, это густые длинные волосы, по которым она так скучала. После рождения Кати ей пришлось распрощаться с любимой гривой. С тех пор у нее не получилось вернуть прежнее достояние, и это было первым камнем, брошенным в нее жизнью.

Вера, казалось, успокаивалась, пока ласкала собственные волосы. Она улыбнулась, расплетая косу и расчесывая крепкие пряди пальцами.

Она подумала, что у нее помутился рассудок, но не смогла остановиться. Это занятие и правда расслабляло ее, уводило от проблем, непосильных ее плечам, и даже убаюкивало.

Но спать ей было некогда.

Закончив заново знакомиться со своими волосами, Вера продолжила всматриваться в свое лицо, словно видела его впервые. И тогда ей показалось, что она не помнит, как выглядела еще вчера.

– Неужели я так сильно изменилась, что он не узнал меня? – Проговорила Вера вслух, удивляясь, как певуче звучит ее теперь молодой голос.

Поняв, что пустое разглядывания своего лица ничем ей не поможет, она направилась в комнату Кати, в которую без спроса заходила лишь затем, чтобы убраться. И даже этого было достаточно, чтобы возбудить неукротимый гнев дочери.

В комнате было темно и холодно. Шторы были затворены, солнце не проникало сквозь них и не согревало своими лучами. Но Вере показалось, будто на улице зима, а во всей квартире неотапливаемым местом было только это.

Помедлив несколько секунд, она сразу стала вспоминать, где хранились ценные документы в спальне дочери. Для начала она решила обыскать прикроватную тумбу. Не найдя там ничего, что было бы полезно, она бросилась к столу, служившему Кате и как туалетным, и как рабочим одновременно.

Она выдвинула все ящики, но находила лишь…

– Хлам. Господи, я же говорила, ну уберись ты, уберись в комнате, что за вечная помойка, веч…

Тут она наткнулась на цветастую книжку в твердом переплете. Она не была похожа на школьный дневник, но хранила в себе записи более личные.

Вера не понимала, откуда в ней проснулось влечение к этой вещи и не знала, как отбросить ее в сторону и продолжить поиски документов. Подсознание укоризненно нашептывало ей: «Ты же сама прекрасно понимаешь, здесь документов нет. Но зачем же ты сюда полезла? Ты знала, что здесь хранится совсем другое. Чего теперь стыдиться, когда дело начато?».

Вера оглянулась, как будто опасалась неожиданного прихода дочери. Совесть и любопытство вступили в схватку. Веру терзали сомнения. В конце концов, она подчинилась грехам и открыла книгу где-то посередине.

Первая запись, что бросилась Вере в глаза, начиналась так:

«Лучше б она меня била».

Вера зажмурилась, как будто увидела что-то страшное или омерзительное, но вскоре заставила себя продолжить, не понимая до конца, зачем:

«Не понимаю, почему она себя так ведет. Черепаха. Вечно прячется. И не важно даже, где прятаться. Вон Ксюха с мамой и в кино ходят, и на маникюр, а недавно она рассказывала, как они в кафе ходили… А с моей и поговорить нормально нельзя. Вечно кислая мина, как будто жизнь обидела. И ее-то обидела? Это она меня обидела, меня! Уже не могу здесь жить, не могу здесь…».

Вера яростно перелистнула несколько страниц вперед, будто желая пропустить все плохие записи о себе. Глядя на даты, она понимала, какие были ближе к настоящему дню. Она быстро пробегала глазами по страницам, выискивая знакомое «мама», а если этого не было, просто искала дальше.

Но редко где это слово не мелькало. И, к глубочайшему сожалению и разочарованию Веры, отзыв всегда был негативным.

«Попросила денег на концерт. Ну да, пять тысяч. Но это же моя любимая группа! Ну как она не понимает?! А, да она, наверное, в молодости вела такой же затворнический образ жизни. Только за хлебом ходила, наверное. Как она вообще папу-то встретила? Или он доставщиком пиццы был? А кем он был вообще? Кто он? Никита. Это все, что я знаю. А фамилия-то мамина. Даже с фамилией зажадничала. Черепаха».

Каждая запись, каждое предложение, каждое слово больно врезались Вере в сердце, словно острые спицы. Но, ведомая каким-то яростным чувством, она продолжала чтение.

«Мне очень нравится Марк! И я ему тоже! Он, конечно, не говорил, но иначе быть не может. Я что, не вижу, как он на меня смотрит? А ведь это самый красивый мальчик в школе! А какой он крутой! И спортом занимается. Что бы он мне ни предложил, я бы на все согласилась. Я бы даже…».

Вера быстро перелистнула страницу, тошнота подступила к ее горлу. Позабыв о прочитанном секунду назад, она приступила к другой записи:

«Ну-у-у, это все! Сил моих нет больше! Терпения нет! Все! Все!!!

Я ЕЕ НЕ-НА-ВИ-ЖУ!

Черепаха обозленная, сухая и черствая!

Позвала друзей посидеть, Марка тоже позвала, он бы с минуты на минуту пришел, так она ворвалась и давай орать! Сумасшедшая! Ух, ненавижу, все испортила, как обычно! Ничего другого от нее не дождешься! Только портить может, портить мне жизнь! Сначала эта хрущевка, потом утаивание отца, теперь вот это все! Я очень злая, не могу описать! И все из-за нее!

Да лучше бы она У-М-Е-Р-Л-А».

Что-то внутри Веры упало в самую бездну ее существа, лишив ее чувств и забросив в оцепенение. Она не заметила, как опустилась на пол, положив раскрытую книгу себе на колени. Взгляд ее потупился на невидимой точке на стене. Она ни о чем не думала.

Затем Вера растянулась на полу, раскинув руки в стороны, а книга лежала у нее на животе. Она смотрела в потолок, пока в голове ее стучало: «Да лучше бы она умерла».

За окном сгустились сумерки.

Вскоре Вера не смогла видеть даже потолок, потому что в комнате стало слишком темно. Страх подтолкнул Веру подняться на ноги и включить свет в комнате. Потом она подошла к окну, раскрывая шторы и с удивлением встречая поздний вечер.

Приближение ночи встревожило Веру. Она на минуту забыла о дневнике дочери и, не желая больше оставаться в этой комнате, вышла.