Лидия Салохидинова - Русская печка. Сборник рассказов

В один из приездов домой, в сибирское село, я рассказывала маме о этой русской печке в жаркой стороне, на татарском подворье. Мама слушала, дивилась, вздыхала с сожалением, свою-то печь она уж лет десять как выбросила, – без надобности стала: хлеб выпекался для селян теперь в огромной хлебопекарне и развозился по окрестным деревням.

Бабушка Фрося, приезжая к нам, ругала маму, дочь свою родную:

– Нюся, ты пошто така-то? Печь выбросила… все вам места мало… за модой погналась, а о старости не подумала, аль думаешь, всю жизнь молода будешь… придет и к тебе старость, и косточки негде будет погреть… Ребятёшки по зиме мокры с улки приходят, а у тебя и лапотье просушить негде. Зять с рыбалки, намерзнется, приедет… Ой, Нюся, Нюся…

…Отношения у меня с мужем разладились. Уезжала от него измученная и опустошенная, взяв такси.

Бабушка вышла меня проводить, обнялись, поцеловались на прощанье.

– Может, еще все сладится… – сказала старая женщина. В ее голосе слышались нотки моей родной бабушки, – бабушки Фроси.

Машина тронулась, я, спохватившись, оглянулась: бабушка все стояла у калитки, взгляд выхватил и русскую печь на подворье бабушки Раи, она отдалялась, уплывала лебедушкой.

А в машине играла музыка из балета «Лебединое озеро». На вокзале тоже слышалась та же музыка. Она преследовала меня в тот день. Она преследует меня всю жизнь.

(Опубликован в журнале «Дружба народов» №10, 2015)

Рассказ

Я поссорилась со своей подружкой Ленкой. Причина ссоры была очень серьезной: она скатилась с горки на моих красивых магазинных салазках пять раз, а я на ее санках – только три раза. Это же нечестно, – правда? Мои салазки фабричные легкие, с яркими досочками: две зеленые посередине, а по краям красные, со съемной спинкой, мечта всех деревенских девчонок. А Ленкины санки в нашей деревенской кузнице дядя Федя-кузнец делал. Они чугунные, тяжелые. И на них не только Ленка с горок катается, но и дядя Петя с тетей Таней, Ленкины папа и мама, воду из колонки во фляге возят, навоз на огород.

Вот и получилось, что Ленка, шустрая, на моих легких саночках прокатилась пять раз. А я пока чугунные на горку затащу, семь потов с меня сходит. Так вот, по моим расчетам (с арифметикой у меня в школе неплохо), с меня должно было сойти еще четырнадцать потов, но Ленка не дала.

– Так нечестно!

– Дура ты!

– Сама дура!

Мы с Ленкой всегда так ругаемся – и в прошлый раз так ругались, и позапрошлый. И ругательные слова у нас складно получаются, ну прямо как октябрятская речёвка на утреннике.

После ругательных слов потащила Ленка свои санки в сторону своего дома, а я свои – повела в сторону своего. Ой, я ведь еще забыла рассказать про городскую красивую веревочку, которая крепится к моим фабричным саночкам: она белая, блескучая, упругая, с пупырышками! А к Ленкиным санкам дядя Петя веревку от старых вожжей привязал, вот.

Наутро, чтобы наказать Ленку, я взяла с собою трехлетнюю сестренку Наташку и отправилась к Светке Илюшиной, однокласснице.

Как примерная старшая сестра, я вела сестренку, крепко держа её за руку. План мщения у меня созрел с вечера: во-первых, идти надо было мимо Ленкиных окон – пусть смотрит и от зависти лопается, что я пошла к Светке; во-вторых, иду с сестренкой. Мне Ленка уже сто лет приговаривает, что папка с мамкой ей скоро братика выродят . Когда это случится – еще неизвестно, а у меня уже сестренка есть! Я-то знаю, почему Ленка мне приговаривает: Чегой-то Наташка за тобой, как хвостик, таскается? Ей просто завидно!

Раньше я с Ленкой соглашалась и от этого надоевшего «хвостика» избавлялась. А сегодня: смотри, Ленка, какие мы дружные с сестрёнкой, идём, за руки держимся, и вообще, мы с тобою не дружим, а дружим со Светкой! При этом я немного побаивалась проходить мимо Ленкиного дома или поколотит, или уже не дуется и позовет к себе. Хоть бы еще немного подулась.

Мы старательно и долго обметали голиком валенки на крылечке илюшинского дома, потому что мне казалось – или мне так хотелось? – чтобы Ленка за нами подсматривала. А я ведь вся такая правильная с сегодняшнего дня. Ну и что, что мамка вчера вечером (это же было вчера!) дважды возвращала меня на крыльцо обмести валенки как следует , приговаривая: Ну что ты как махаек, тяп-ляп, и пошла.

– Здравствуйте, – сказала я громко, как меня учили, войдя в избу.

– Здласти-ти, – сказала чуть потише Наташка.

В ответ нас никто не поприветствовал. И только когда рассеялось облако холода, которое затащили с собой, мы увидели, что в избе никого нет. Пройти и заглянуть в горницу не насмелились, так и стояли у двери, нежданные, незваные, как часовые, каждый у своего косяка, пока – ну наконец-то! – не вошла тетка Вера, мамка Светы.

– Здравствуйте… Здласти-ти… – повторили мы свое приветствие. Я была немного недовольна этим приветствием: не так складно и не так громко получилось, как первый раз.

– Вас за чем-нибудь мама послала?

– Не-а, – сказала я, – пришли к Свете поиграть.

– Поиглать, – вторила, хлюпая носом, отпотевшим после улицы, Наташка.

– А Света еще спит, – проговорила мама и, приоткрыв дверь в горенку, окликнула: – Света, вставай, подруги пришли.

Довольные, что нас не прогнали, не отправили восвояси, мы быстро расчембарились , сложив аккуратно свои вещи на лавку, стоящую у печи. Озираясь, вошли в горницу.

Над никелированной блестящей кроватью Светы (золотая! – решили мы с Наташкой; для нас все, что блестело, было золотым) висел красивый ковер. Только у богатых может быть такой красивый ковер, – подумала я и шепотом сказала об этом Наташке. Сестренка согласилась, кивнув головой, и ближе подошла к кровати, чтобы лучше рассмотреть ковер.

На его клеенчатой основе были нарисованы кипарисы, деревья, растущие в далекой-далекой стороне. А средь этих деревьев красивая-раскрасивая Красавица. Волосы ее, цветом такие же, как перышки у вороны, волнами лежали на плечах, глаза были огромными, ресницы длинными, губы фантиком, как и положено быть у красавиц. Бабушка Фрося такие губы называла сковородником . Да ну ее, бабушку!..

Небо над головой Красавицы было темно-синим, на нем – месяц золотой и звезды, звезды… Сама девица в длинном, как у царевны-королевны, платье розового цвета и в красных туфлях на высоком каблуке. Почему-то мне, совсем некстати, вспомнилась бабушкина частушка-припевушка, которую она пела на гулянках, притопывая комнатными мягкими тапочками:

– Вот она, да вот она,

Вот она – да вышла:

На высоких кублуках,

Стала никудышна!

Девица-красавица гуляла по саду-огороду туда-сюда, немного грустная, и, как будто, кого-то ожидая.

У нас дома над моей кроватью тоже висит клеенчатый ковер. Художник изобразил на нем оленье семейство: олениху-маму, олененочка-сынка и оленя-папу. По зеленой траве, среди сосен и берез, мирно и беззаботно гуляет ребенок-олененок, мама-олениха смотрит на папу-оленя огромными глазами, а папа чутко прислушивается своими наостренными ушками, затерянными средь ветвистых рогов, не идет ли охотник, не крадется ли волк. Я их так люблю, своих оленей! И сама тоже всегда вглядываюсь в глубину нарисованного леса: не идет ли охотник, не крадется ли волк, – чтобы успеть предупредить.