Лидия Салохидинова - Русская печка. Сборник рассказов

А собрались они в этот ранний утренний час по ягоды. Решили идти огородами, а не улицей, чтобы не сказываться всем.

Шли между картофельными грядами. Елена по-хозяйски вырывала, попадавшую, в уже кое-где пожухлой ботве, траву. В конце огорода она подхватила подол юбки – как бы не зацепиться ею за сук – одной ногой встала на нижнею пряслину, перекинула свое ещё гибкое, но уже полнеющее тело через изгородь. Охнула-ахнула, скрипнула жёрдочка под телом Елены, прогнулась и тут же выпрямилась. Мелькнули и скрылись под подолом округлые ее колени, что те же ядреные картофелины с ямочками в добрый урожайный год. Мелькнули, как миру улыбнулись, её красивые колени. Скрылись. Укрылись: заученным стыдливым движением одёрнула подол юбки Елена. Девочка прошмыгнула следом за женщиной между двумя нижними жердинами.

Споро и красиво шла женщина. Рядом, словно ягненочек подле матки, отставая, догоняя и забегая вперед – девочка. Шли прямиком через кошенину, направляясь к дальним Родичкиным колкам, исконно смородишным местам.

Августовский день вступал в свои права. Редкие комары, успевшие просушить свои крылышки после утренней росы, не замечались. Легкий ветерок отдувал их. Привычно пели птицы, лениво прыгала еще молчаливая саранча: не успела настроить свой инструмент, отсыревший за ночь. То там, то здесь торчали нескошенные будылья одуванчиков – уже давно облетели, как голова иного мужика к закату жизни.

Стерня на пригорках была похожа цветом на Санькины волосы, также выцветшие к концу лета. В низинах же трава вновь поднялась, хоть снова коси. Скирды, стога, стожки, копны – то там, то здесь, по всей площадине – радовали.

Шли, молча, занятые каждый своими мыслями. Только иногда Елена спрашивала девочку: Не устала? Татьяна, улыбнувшись, мотала головой: мол, нет, тетя Лена.

Вот за это и любила Елена ходить с ней по ягоды: ни жалоб тебе на усталость, ни нытья на жару да комарье. Пить захочет Татьяна, Елена её из любой лягины напоит. Пригубит девочка через платок, чтоб какая соринка, комаринка в рот не попала, водицы, да и опять за дело. Изредка Елена срывала, какую травинку или цветок неброский какой, говорила, как называется, как используется в народе: отвар ли заварить, к болячке ли приложить. Что сама знала, тем и делилась с девочкой.

А открыла она для себя Татьяну, как хорошую ягодницу, ещё в прошлом году. Бабка Аксинья, соседка, упросила взять её с собой. Сама-то она уже отходилась. Выдохлась. В третьем году ещё мало-мальски ползала. А в прошлом году ноги уж совсем отказали. А без ягоды в зиму малому да старому – никак нельзя.

Татьяна росла сиротой. Родители её во время раскулачивания сгинули: выслали их, а куда – неизвестно, ни слуху ни духу от них никакого с тех пор. Воспитывала её бабка Аксинья, дальняя родственница по отцу.

Скудно они жили. В нужде. Жалела их Елена и, как могла, помогала. Стряпню заводила, всегда угощала соседку: «Тетка Аксинья, попробуйте: по-моему, тесто не совсем удалось. Чего не хватает?» Всегда находила причину угостить старого да малого, то во сне кого увидела из умерших родственников, – подавала милостыню на полном основании за упокой души, то рыбкой делилась, – ловил её муженек Архип. И опять с приговоркой: устала, мол, чистить и пластать её.

Аксинья, знающая жизнь, была благодарна Елене за то, что без унижения она всё это делала, не ломала человека, не скребла по душе своей жалостью.

…Нонче как-то Елена взяла своего младшенького, Саньку, по ягоды, за клубникой. Попервости, вроде, ничего, целую кружку нарвал. Высыпал матери в лукошко. На том и выпрягся. Ну, хоть бы, сорванец, рвал да ел. Ан, нет! Удумал по деревьям лазить. Штанину порвал. Руки, ноги в кровь исцарапал. Того и гляди, свалится, голову свернет. Толи ягоду ей брать, то ли за ним следить?! С тех пор и зареклась Елена брать его по ягоды. Да и невелик еще ягодник, шестой лишь годок.

Татьяна – дело другое. Скорой в ходьбе, спорой в сборе ягод оказалась девочка. Через хватку её чувствовалась будущая женщина, хозяйка. Елену с вечера по ягоду звали бабы-соседки: мол, гуртом веселее. Не захотела. С Таней договорилась.

С некоторых пор Елена стала тяготиться людей, – то ли немолода уже, то ли устала за последние годы, – всё на людях да на людях. Колхозная жизнь давала о себе знать. Бывало, в девках, да уж и в замужестве первые годы, не пропустит гулянья-вечёрки. Хлебом не корми, дай поплясать, попеть. А пела-то как! Одна нога еще на берегу, другая – над лодкой, а голос Елены, что та же реченька, разливается.

Вот миновали злополучный Ильинский колок.

– Этот лес смородишный. Но нечистое с некоторых пор это место. Слышала, небось, что приведение здесь водится, – обратилась Елена к девочке.

– Да, тетя Лена, слышала. И знаю, почему здесь привидение бродит. Кузнецовы на днях бычка потеряли. Сенька бегал, искал, всю округу спознал, и здесь был. Говорит: видел.

… Через редколесье проглядывалась поляна, на которой колчаковская банда устроила здесь свое чёрное дело. Согнали тогда всю деревню. Повесили ни за что, ни про что Марию Стафиевскую да дядьку Федю Журавлева. Все каких-то большаков искали. В стороне от больших дорог и событий была деревня. И никто не знал, где их взять-то этих большаков . Может, и беды такой бы не было. Это потом, когда уже из волости приехали и сказали, что здесь будет советская власть, и над избой купца Зюзкина красный коленкоровый лоскут повесили, а самого Зюзкина в амбар с семьей переселили, – вот тогда немного стало понятно, кто такие большаки, и то не совсем.

А коленкор-то тот, что над зюзкиным пятистенником парусинился, Илюхины с радостью одолжили.

Беда у них с этим кумачом, да и только. Извёл всех илюхинских баб (да и мужиков тоже) дед Анисим, глава этой большой семьи. Жену свою, покойницу, все в красное одевал. Другого цвета и знать не знал. Уж старый был, под девяносто, бывало, месяцами с печи не слезал, а как время подойдет, в волость на базар ехать, за три дня с печи слезет: ноги разминает да гребнем бороду чешет.

Нюрка, подружка Елены, так, та рёвом ревела: не надену красную юбку. Бабы уж и так и сяк к деду Анисиму. А он только: Цыц, бабы! И весь разговор, и все у него доводы. Уж на деревне, сколько рассказов-сказок про илюхинских червонных баб было сочинено. А ему все нипочем. Уж мужики крадучасъ от него в волость собирались, а он, как сорочьи яйца пьет, учует. Как карангуль закарячется на подводу, – и хоть что с ним делай. Люди: «Вон дед Анисим опять бабам за слезами в город поехал».

…Невесело было возвращаться домой. На треть наполненная корзина мелкой, как мошка, полузрелой ягодой, не радовала. Елена даже в рот ни одной не положила, не испробовала. Видно, не смородишный нынче год. Досада разбирала её за потерянный день: лучше б, что по дому поделала.