Альберт Светлов - Орфей неприкаянный

– Полистай меню. Твой заказ, мои бабосы, кароч, не стесняйся. А я пока со старой подружкой пообщаюсь.

– Димка! – ахнула служительница, но тут же вернула самообладание, привстала на цыпочки, снова опустилась на всю ступню.

– Ага, я – Димка. Чего не звонишь—то? Лучше нашла?

– Это ты, похоже, лучше нашёл! Столько месяцев ни слуха, ни духа.

Ирина нервно сжимала и разжимала кулачки.

– Ир, давай не будем ругаться при посторонних, а то ты мне другана испортишь.

– Ещё чего! Ругаться! Я с клиентами, к вашему сведению, не ругаюсь!

– С клиентами, выходит.

– С клиентами.

– Ирин, ну ты хоть вспоминала? Ну, изредка, а?

– Он спрашивает! Вспоминала! Жену твою – великомученицу.

– Ох, ты ж! Сюрприз, сюрприз! Ну, Васильич, выбрал?

– Слушай, Димыч, я в таких яствах не секу. Может, на усмотрение заведения? Вот, что означает капрезе? А это – каре ягнёнка? Моэлье какое—то…

– Ладно. Ирин, записывай.

«Лина, не молчи, пожалуйста!»

Приятель повернулся ко мне и принялся допытываться:

– Первое навернём? Борщ «Московский». Мне и Серёге. Тэ—э—экс… Блинчики с мясом…

– С сёмгой… Не против? – спросил я.

– Записала? Значится, идём дальше. Фаршированную куриную грудку для меня. Серёг, берёшь?

– Я б кролика по—домашнему отведал.

– Ого, губа не дура! Будет тебе кролик! Угу… На гарнир – картоху с лучком и грибками и…

– Мне тоже!

– Отлично. Правильный выбор, Максимыч! Салатики. Пиши: две «Жемчужины».

– Всё? – Ирина захлопнула блокнот.

– Всё? Нет, конечно! – взвился Димыч. – А выпить?

– Чайку малость, – успокоил его я.

– Чай, так чай. Ирин, «Ассам» и «Фруктовый микс».

– Хорошо, мальчики. Только кролика и грудку минут двадцать обождать придётся. Устроит?

– Устроит. Тащи остальное пока.

– Не разоришься? – поинтересовался я у приятеля.

– А! – отмахнулся Лазаревич. – Не каждый день гуляю!

– Откуда баблишко? – засмеялся я.

– Друзья, слышишь, рубят, а я – вывожу! – Димон кивнул на вновь ожившую мобилу.

– Маш? – вытаращенные от удивления глаза. – Да, привет. Не получится, дела. И вечером не могу. Совещание. Когда? Давай, я прикину и наберу через полчасика… Да подожди! Слушай, ну без истерик, я не один. Чёрт!

Дмитрий положил трубку на стол и начал копаться в настройках аппарата.

– Блокировал вроде её номер, отчего же лоханулся—то так? Чего она с Мишкиного—то звонит?

– Подруга Иришкина? – не сдержался я от подначки.

– Ну, дык! В определённом смысле. Боевая.

– Кучеряво живёшь. На работу силы остаются?

– Силов у меня навалом! – он продемонстрировал руку, напоминающую медвежью лапу. – Да надоели эти тараторки, бабловыжималки… Иринка тока нормальная… Фигня, разберусь.

Вскоре перед нами появилась первая часть заказа и мы, удовлетворённо урча, набросились на борщ.

– Изголодался, поди, в больничке—то? – довольно глядя на мои манипуляции с ложкой, спросил Лазаревич.

– Есть маненько, – ответствовал я, пытаясь постичь, как это люди умудряются готовить такие вкусности. – А не в курсе, хлеба чёрного нет? В клинике всё белый больше, да серый.

– Да я без мучного ем, сам—то. Ну, сейчас уточним. Ирина, подойди, пожалуйста.

Ирина приблизилась, делая пометки в книжечке.

– Ириш, товарищ хлебом чёрным интересуется. Держите?

– Чёрным хлебом? – изумлённо переспросила девушка. – Извините, чёрный в нашем меню отсутствует. Не пользуется спросом. Возьмите французские булочки или «а—ла Паризен». Или белый. Из канадского зерна высшего сорта.

– Спасибо, Ирина, – покачал я головой, – мне бы обычного, «Крестьянского».

Официантка пожала плечами и отошла к бару.

– Как идёт! Как идёт! – восхитился Димыч, оторвавшись от блинчика с икрой. – Эх! Ты представляешь… Что там, у Пушкина, про женские ножки?

– Насколько помню, примерно, так:

– Бедный Сан Сергеич! Его бы к нам! Всего две ножки и видал! Ох, он бы тут, разгулялся…

– Да, тяжёлое время выпало, но это он скромничал. Одна Анна Петровна Керн, писал, чего стоила. Ты кстати, читал об их последнем свидании? Она жизнь заканчивала в бедности, в разорении. И процессия с её гробом на выезде из Москвы вынужденно встала на обочине, чтоб пропустить ввозимый в столицу памятник Александру Сергеевичу.

– Господь – первоклассный режиссёр.

Снова звякнул сотовый. Лазаревич взял трубку, глянул, кто звонит и сбросил входящий.

Как раз в этот момент на экране тв и замелькали кадры с горящим Домом Профсоюзов.

– Смотрел? – ткнул я вилкой в сторону телевизора, поглаживая то место, где раньше крепилась пуговичка

– Конечно. Сам не свой ходил. Снилось всякое… Хотя сентиментальностью не страдаю…

– Что думаешь? Обо всём этом…

– Доскутся они. Ополченцы раскидают их по фонарям, не дожидаясь Гааги.

– Сложновато, однако, против регулярной—то армии.

– Наши подсобят.

– Ты веришь в детские сказки?

– Если хоть в какие—то сказки не верить, совсем тоскливо жить получится.

Я отхлебнул чай. Сахара не положили, и сие лишь увеличило мои симпатии к данному заведению.

«Лина, отзовись!»

– Помнишь Филлиповича, Дим?

– М—м—м, – задумался друг. – Борьку?

– Его самого. У меня жуткое желание при встрече плюнуть ему в морду и сказать: «Это тебе за Юлю Изотову».

– Кто такая? И почему обязательно плюнуть?

– Медсестра из Краматорска. Красивая девчонка была. Вон, на твою Ирину чем—то походила.

– Была?

– Расстреляли нацики. 21 год ей шёл. Ни малейшего шанса. В спину.

– А Борька при чём здесь.

– А Филиппович прокукарекал в блоге, будто их бригаду обколотые российские наёмники убили, переодетые в украинскую форму.

– Мразь. Конченная. Я не зря брезговал с ним якшаться. За подобное не плевать надо, а до кровавой юшки… Он где обитает—то нынче?

– В Северной Пальмире устроился.

– Охохо! Ишь ты! Другой край географии! Отсюда вывод: дуэль ваша – маловероятна.

– Земля, Димыч, она круглая. Бумеранг недостаточно бросить, его, вдобавок, надо уметь поймать.

– Тут ты прав.

– Ещё Игорь Сивак уже больше недели на сообщения не отзывается… Он там, в Одессе, в Сопротивлении… Надеюсь, прорвётся… Жаль будет невероятно, если…

– Друг?

– Нет. Это ты загнул. Знакомый. Он – поэт, музыкант. Не слишком давно диск выпустил. «Нехолодная война». Не слышал?

– Не довелось. Мимо прошло. Лишнего времени меньше и меньше с каждым годом…