Владимир Яцышин - Повесть об Анне

– Берите отпуск, Станислав Сергеевич… – беспокойно и нервно произнесла Света. – Правда! Берите отпуск!

– Месяц назад только из отпуска!

– Да не важно. Просто едете домой, и сидите там с Костей! Мы все вас тут прикроем. За это не беспокойтесь. Отправьте Машу на дачу, пусть отдохнет неделю и выспится, правда! Вам, конечно, тяжело будет, но и мы вас не оставим! О жене подумайте. Уверена, что и Юрий Александрович, и все неврологи что-то сделают.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что в таком режиме и с ума сойти недалеко, – Света указала рукой на двери кабинета. – А там, глядишь, вы станете соседом нашей Анечки! Вам нужно думать и о Косте, и о Маше. И о себе. Отправляйте жену отдыхать и отсыпаться. Маше, я уверена, это нужно! А сами – с Костей в больницу и пусть лучшие неврологи думают да гадают, как все это исправить.

– Через четыре дня конференция… – пробормотал Станислав, в уме подсчитывая дни календаря. – Значит, со среды я может так и сделаю.

– Вот и правильно!

Он замолчал, улыбнулся от надежды, которая внезапно согрела привычное отчаяние. Света заметила этот живой блеск в его глазах и кивнула ему, сделав глубокий вдох и выдох. На его лице отражалась и уходящая тревога, и безмерная благодарность самой лучшей его медсестре.

– Итак, – произнес он, стараясь строгостью тона развеять образовавшиеся сантименты. – Так что там наша Анечка?..

– Сегодня у нее была чистая расческа…

– Значит?..

– Думаю да. Обычно она всегда после того, как вырывает себе волосы, складывает их или возле своих картин, или наматывает на ручку двери… В крайнем случае она их оставляет в расческе… Но сегодня, расческа чистая…

– То есть ест?..

– Выходит, что да. Как правило, если волос нет нигде, значит она их съедает. Я сегодня посмотрела на нее, когда нашла расческу. Она поняла, что я все поняла.

– Ладно, – сложив руки перед собой, произнес Станислав Сергеевич. – Чисто предположу… А может быть такое, что она все-таки их вовсе уже и не вырывает?

– Если бы каждые три месяца не приходилось промывать ей желудок, то я могла бы такое предположить.

– Хоть один препарат ей помогает?!

– Вроде бы да! – не без эмоций воскликнула Светлана, поскольку этот вопрос ее тоже волновал. – Цикличность приступов изменилась после добавления топрала, но, – разводя руками, добавила она, – изменились и сами приступы. И тут уже топрал не при чем. У нее замечалось уже все, что только можно. Если эти ее «фокусы» считать симптомом приближающегося приступа, как фрагмент симптоматики, то… Черт возьми, в истории болезни такое же не напишешь!

– Да пиши уже что угодно! – махнул рукой главный врач. – Лишь бы работало!

– В истории болезни не принято писать, что пациент начинает предсказывать будущее и говорить о людях то, чего он физически никак не может знать.

– Но ведь она это выделывает за пару дней до приступа.

– Да.

– Значит, есть проверенная закономерность.

– Верно.

– Значит, пишите. Еще немного и уже сам Охрименко поверит, что не с этой планеты, эта наша Анечка.

– Я думаю, он давно уже понял, – усмехнулась Света. – просто боится.

– Охрименко? Хе-хе, боится? Чего?

– Как минимум того, что образ его, этакого психиатра–механициста, не верящего ни во что, кроме того, что все в мире приводится в движение большими, ржавыми шестеренками.

– Да брось, Светланочка, – усмехнулся Станислав Сергеевич. – Не такой уж он архаичный и консервативный…

– Архаичный! Вот это в точку. Самый, что ни есть!

– Все его методы и его работы… А ведь от них веет и современностью, и инновациями! Между прочим, он практически лучший.

– Вы просто повторяете первые строки его брошюры?

– Нет, – улыбнулся главный врач. – Но он лучший, это неоспоримо.

– Психиатр, это да. Но также он лучший коммунист, материалист и атеист.

Станислав Сергеевич засмеялся:

– Но медицина – это наука, Светочка.

– Вот и боится Охрименко, что будет подорван его стиль научного сухаря.

– Нужно предпринять некоторые меры, – подняв указательный палец, строго кивнул Станислав Сергеевич. – Например, запретить ей подолгу общаться с пациентами.

– Но…

– Знаю, это мы уже делали и у нее начался приступ на почве ограниченной… Как там?

– Ограниченной свободы.

– Да. Но тем не менее нужно как-то хитро оградить ее от долгих бесед.

– Оградить?..

– Отвлечь как-то. Передай санитарам.

– Думаете, она уж совсем плохо влияет? Ребята вроде как замечают, что она, наоборот, очень добрая…

– Добрая?!

– Ну да, – растерянно ответила Света, – добрая это не лучшее, конечно, в данном случае слово, я понимаю…

– Йосиповна раскусила ее раньше нас всех, – говорил главный врач, упорно следуя за ходом своих мыслей. – Она, говоришь, успокаивает других пациентов? Да, но тем самым их запутывает в глубину их же безумия. Например, Леонид что-то ей рассказывал о Древнем Риме. Не помню в чём была суть истории, то ли про Нерона говорили, то ли еще про какого-то там их императора… В общем, что-то он ей рассказал. Сам-то он ведь ни черта не знает про это, ему ведь просто кажется, что он историк… Она начала спорить, причем по ходу спора она успокаивала его, советуя ему меньше думать. И вот, пожалуйста! Леониду, как все мы знаем, нужно меньше размышлять, его расщепление личности в ином случае начинает обостряться. Наша заботливая Анечка ему советует не думать много, любит говорить: «Леонид, дорогой, вы себя погубите…» Но в итоге она ему твердит, что Нерон на самом деле говорил не так, сделал не то, да и физики того времени не знали, что можно так-то и так-то. Но, продолжает советовать ему, чтобы он не грузил себя мыслями.

– Но она же не психиатр, – улыбнулась Света. – Думаю, что ей может быть просто скучно и она делится мыслями с Леонидом.

– Хех, – засмеялся профессор. – Так-то оно так! Но у нашего Леонида внутри есть две личности, которые мы усиленно стараемся искоренить и вернуть старичка социуму. Одна его личность – историк, а вторая, как он считает, – физик. Вот, пожалуйста, наша Анечка заботливо отправляет нашего Леонида обратно в палату, где он на полную катушку расщепляется, и Леонид-физик с Леонидом-историком спорят о Риме. Ну так как? Помогает или успокаивает?

– Я даже не думала об этом. Думаете, она специально?

– Никто не знает, что думать, а что не думать. Но ее нужно оградить от остальных. Не полностью, лишь немного. Отвлекать от бесед с ними, не давать возможности собираться в коридорах, это ни к чему.

– Хорошо. Я передам всем.

– Беги работай, Светочка, – вздохнул Станислав Сергеевич. – Спасибо тебе за все, не смею задерживать, и так надоел уже.

– Ничего подобного!

– Ой-ой, – скривился главврач, – если я и не надоел, то активно пользуюсь твоей отзывчивостью. Беги, я краду у тебя обеденное время.