Владимир Бердников - Человек неразумный

И тут в его душу ворвалась какая-то дикая радость. Ему вдруг привиделось, что этот КСК выведет его на крупное открытие. И тогда сбудется его главная мечта. Это будет потрясающе! Он пошлёт статью в лучший научный журнал планеты – в Nature . И великие люди прочтут её, и придут от неё в восторг, и пригласят его сделать у них доклад. А директор Института спросит: «А кто такой этот Заломов? и почему я ничего о нём не знаю?» А Анна, конечно, тут же упадёт в его объятия. «Да что там Анна?! – вскричал его обезумевший внутренний голос. – Ведь если ты станешь великим человеком, то самые шикарные женщины Москвы, Ленинграда и Киева почтут за честь стать твоими любовницами».

Заломову стало смешно и грустно: «Боже, неужто и я, как какой-нибудь честолюбивый охотник времён позднего палеолита, мечтаю убить шерстистого носорога, чтобы родная пещера одарила меня ещё одной женой?» Он охватил голову руками и попытался притормозить полёт своих диких фантазий: «Зачем думать о наградах, если никакого эффекта КСК на самом деле нет? Не лучше ли обуздать свои радужные мечты в самом зародыше и настроиться на более прозаический лад».

Он покинул свою трудовую келью и бесцельно побрёл по захламлённому коридору нулевого этажа. И тут его чуть не сбил с ног парень в драном почти белом халате. В руках у него была широкая стеклянная посудина, полная мелкоколотого льда, из которого торчало несколько пробирок с красноватой жидкостью. Добежав до комнаты 012, парень ногой распахнул дверь, и тотчас послышался его бодрый восклик: «Заводи центрифугу, Макс!». В Заломове проснулась страсть к слежению (та, что заставляет нас читать до конца пошлый детектив или ждать последнего боя в идиотском кинобоевике). Заглянув внутрь кабинета, он увидел двух молодых людей, лихорадочно уравновешивающих на грубых лабораторных весах центрифужные стаканчики. В одном из парней – в том, что чуть не сбил его – он узнал косноязычного недотёпу, задававшего на Учёном совете неудобный вопрос Марату Ивановичу. Видно было, ребята спешат и очень увлечены своей работой. «Выходит, всё-таки есть и тут нормальные люди», – не без удовольствия отметил Заломов.

Он пришёл в библиотеку и стал читать свежие журналы. И тут началось! Впервые в жизни Заломов начал грезить наяву. Перед его глазами возникло лицо Анны. Её губы улыбались, приоткрывая воспетый поэтами Востока сверкающий жемчуг зубов. Невольно вспомнилось из «Онегина»:

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки. В них-то он

Был совершенно углублён.

Неожиданно эти стихи оживили в памяти Заломова некоторые эпизоды его уже подзабытой школьной жизни. Тогда он учился в десятом классе и был безнадёжно влюблён в Танечку – самую симпатичную и самую умную девушку в классе. Это была его первая любовь. На беду Заломова, в Танечку влюбился и его ближайший друг Юрка. Злополучная любовь превращала ни в чём не повинного Юрку в соперника, и Заломов должен был решить, что для него важнее – любовь или дружба. Каждый вечер засыпал он с мечтами о Танечке, и каждое утро ему казалось, что должен добровольно отказаться от соревнования с другом. Впрочем, у этих колебаний была ещё одна весьма весомая причина – Владислав боялся! Боялся оказаться отвергнутым. Юрка был умным, сильным и смелым юношей, и ко всему он был хорош собой. Несколько одноклассниц по нему сохли, и внутренний голос, незадолго до того поселившийся в душе Заломова, каждое утро твердил: «Уходи со сцены. Она любит Юрку». Впрочем, сдержанная девушка своих чувств никак не выражала.

В конце первой четверти Заломов всё-таки решил, что так просто, без всякой борьбы уступать другу-сопернику нельзя. У него не было шансов превзойти Юрку в спорте и телесной красоте, но оставалось попробовать себя на интеллектуальном фронте. И случилось непредвиденное: заставив себя учиться, Заломов увлёкся и математикой, и физикой, и историей, и даже литературой, и… уже в конце третьей четверти попал в отличники почти по всем предметам.

За пять месяцев активной работы над собой в его мировоззрении произошли серьёзные сдвиги. Во-первых, он узнал, что может развивать себя сам – без учителей – в соответствии со своими собственными планами. Во-вторых, ему открылось, что мир велик, прекрасен и полон нераскрытых тайн. И в-третьих, он стал сомневаться, так ли уж важно побеждать в борьбе за расположение одноклассницы. Всё чаще его сексуальные грёзы перемежались грёзами иного рода. Воображение переносило его то в лаборатории, набитые сложными цифромигающими приборами, то в болота каменноугольного периода, где на моховых кочках сидели огромные звероподобные амфибии, а в воздухе реяли стрекозы с полуметровыми крыльями. Может быть, этими мечтами Заломов пытался скомпенсировать горечь неминуемого поражения в борьбе за Танечку, а может быть, его душой завладевало иное божество, не менее могучее, чем Эрос. (Заметим, что последователи Фрейда усмотрели бы тут типичный случай сублимации либидо в иные формы психической энергии.) И наконец, именно тогда Заломов открыл, что в сутках лично ему, ему одному, принадлежит от силы полтора-два часа. Остальное время поглощала школа, общение с друзьями и родственниками, еда, сон, подготовка уроков, помощь матери по хозяйству, стояние в очередях за продуктами и прочие необходимые дела. Остаётся лишь удивляться, как ему удавалось отыскивать в этом потоке «я должен» не так уж мало времени для «я хочу». Своим сугубо личным временем Заломов страшно дорожил, и если в течение дня ему не удавалось оторвать для себя хотя бы с полчаса, он считал тот день потерянным. Именно тогда он начал вести дневник, занося в него свои впечатления, размышления, планы и мечты.

Всё, что он до того знал, всё, во что он до того верил, подверглось серьёзному пересмотру. Досталось не только советской идеологии, но и куда более общим вещам. В частности, его вдруг начал интересовать извечный вопрос – что делать, чтобы стать счастливым? Школа учила, что счастье обретается самоотверженным трудом на благо Родины. Быт же учил, что счастье – это приятная видом домовитая жена и хорошая зарплата. Он попробовал разобраться в очевидном противоречии. Ему нравилась идея трудового подвига, трудового страдания, когда работаешь не за деньги, а за что-то более высокое и важное. Однако же, если человек ради высокой цели ежедневно страдает, то не перевесит ли сумма его страданий однократную радость от реализации мечты? Особенно нелепой выглядела ситуация, когда, несмотря на каторжный труд, на все вынесенные страдания и терпения, конечная цель оставалась недостигнутой. И в то же время, если вообще отказаться от высоких целей и согласиться быть неброским гражданином с приличной зарплатой, миловидной женой и благовоспитанными детьми, то чем же тогда его жизнь будет отличаться от жизни любого обывателя? В конце концов Заломов решил, что человек должен всегда стремиться к цели высокой, почти заоблачной, но всё-таки реалистичной, достижимой. И путь к ней должен быть тщательно продуман и просчитан.