Илана Городисская - Аттестат зрелости

Хен Шломи побагровел от возмущения. Ну и наглец же этот Шахар! Неужели он будет отныне обвинять весь свет в каждой своей неудаче? Да он просто спятил!

– И что теперь ты будешь делать? Драться с нами? – произнес он с усилием.

– Тише вы! – зашипел Одед, которому стало ужасно неловко присутствовавших в классе.

Но Хен никогда не замолкал на полуслове, и был, в общем-то, парнем горячим. Он подскочил к раздосадованному Шахару и затряс его за плечи с такой силой, что тот не сразу отодрал его от себя, хоть и был каратистом.

– Ты бы хотя бы подумал своей головой, – вопил Хен, – кого и в чем ты упрекаешь! Ты осел! Если тебе неприятно находиться в нашем обществе, если мы чем-то тебе неугодны или тормозим тебя, чертов заумник, скажи это мне прямо сейчас! Скажи, и я тебе обещаю, что у тебя с сегодняшнего дня не останется в классе ни одного близкого человека!

– Хен, ты что такое говоришь!? – закричал, с перепугу, Одед, пытаясь разнять двух друзей.

– Отойди, Одед! Не лезь под руку! – рявкнул Хен, чьи зеленые глаза почернели от обиды.

– Прекратите немедленно! Эй, Шахар, Хен! Да вы оба рехнулись! Хватит! – не отступал тот, вцепившись Хену в воротник.

Кое-как ему удалось вытолкать друзей в коридор, призывая их к спокойствию и повторяя, чтоб Хен вошел в положение Шахара.

– Войти в его положение, да? Да кто он такой? Кем он себя возомнил? – бушевал Хен, забыв о напрочь такте и о том, что рядом проходили их одноклассники. – Он носился со своим несчастным бонусом, как с писаной торбой, а впервые сев в лужу – закатил истерику, точно маленький ребенок. Аж смотреть на него тошно!

– Я привык добиваться успеха во всем! Мне и так сейчас плохо! Зачем ты так? – взмолился Шахар ему в ответ, осознавая, насколько он действительно сел в лужу со своей истерикой.

– Зачем? Затем, чтоб ты зауважал нас, – бросил Хен. – Мы не годимся тебе в друзья, мы все для тебя ничтожества, правда? Ты давал нам это почувствовать каждый раз, когда делал великое одолжение и проводил с нами часок-другой, – подчеркнул он в сердцах. – Тебя никуда невозможно было вытащить и силой. Даже девчонка твоя огорчалась из-за тебя. Ты пренебрегаешь теми, для кого ты хоть что-то значишь, и после этого еще упрекаешь их в своих неудачах? Ты – наглец и болван! Черт тебя раздери!

Одноклассники все превратились в слух, и лишь насмешливо переглядывались. Они старались не приближаться к этой троице, но, держась поодаль, внимательно наблюдали за разгорающейся ссорой давних товарищей и втайне наслаждались этой картиной.

– Ребята, давайте успокоимся, – вставил слово сгоравший от стыда Одед. – А не то вот-вот начнется урок, и Галь сюда подойдет и услышит ваши крики…

– Не волнуйся, Одед, – раздался голос Наора, презрительно проскользнувшего мимо. – Как только Галь осточертеет этот выносящий ей мозг «супермен», я быстренько ее утешу.

Одед смертельно побледнел и прижался спиной к стене, а оскорбленный Шахар, у которого лицо покрылось краской, а бицепсы напряглись, еле выдавил:

– Подонок!

В следующую минуту он был готов накинуться на обидчика с кулаками, но тот отошел уже довольно далеко.

– Ревнуешь? – подколол его немного остывший Хен. – Отчего же ты тогда не расквасил ему морду не мешкая? Если бы этот сукин сын бросил нечто подобное насчет моей Шели, я не оставил бы на нем живого места.

Шахар, багровый от стыда, стал лихорадочно оправдывать свое бездействие. Он не ударил Наора потому, что он привык разрешать конфликты словом, потому, что не хотел большего скандала, потому, что этот негодяй не стоил марания его рук. На самом деле, в глубине души он знал, что, непременно, дал бы Наору в рожу, если бы не пронзившее его сомнение в его праве на это. Ведь он только что мысленно обвинил Галь в своем провале. Что искреннего оставалось в его отношении к ней после столь эгоистичной мысли?

Он был весь исполнен глухого негодования и не знал, на кого ему больше сердиться: на Дану, понизившую его планку, на Галь, из-за которой ему приходилось чем-то жертвовать, на Хена и ребят, жавших на него своею компанейскостью, на Наора, оскорбившего его, или же на себя, за то, что он такой придурок.

На уроке Шахар сидел нахохлившись, стараясь не глядеть на сидевшую перед ним подругу, которая, к счастью, еще ни о чем не подозревала. Рядом с ним Одед что-то строчил в тетради, прикрываясь локтем. Но он явно не конспектировал. Что касалось Хена, то тот поменялся местами с Шели, чтобы держаться подальше от него.

Они проходили сейчас пьесу Генрика Ибсена "Кукольный дом". Полный текст произведения был прочтен ими ранее, и на последних уроках литературы они прорабатывали его отрывки. Дана устроила ролевое прочтение заключительного, пожалуй, одного из самых драматичных эпизодов, в котором Нора, хлопнув дверью, покидает свой дом, мужа и троих детей. Нор и Хельмеров во время прочтения было несколько, среди них – Ран, Офира, Керен и Авигдор. Перевернув последнюю страницу тонкой брошюрки, преподаватель начала опрос.

– Ребята, – обратилась она к классу, – если бы вас попросили охарактеризовать Хельмера после этого момента одной фразой, как бы вы его определили?

– Он слабак, – сказала Керен без особых размышлений.

– Поясни, пожалуйста, почему, – попросила Дана.

– Потому, что он не понимал, что его кукла вдруг оказалась живой, а поняв – испугался. Он был в шоке от того, что она вызвала его на откровенный разговор, что именно она сделала все, чтобы спасти ему жизнь, даже совершила подлог ради того, чтоб добыть деньги на его оздоровление, и ничего из этого не оценил. Для него все оставалось, как раньше. Более того, он хотел наказать ее за все ее добро. Он просто трус.

– Эмоционально, однако, – кивнула учительница.

Она обвела глазами класс и заметила, что все разделяли утверждение Керен. Во всяком случае, никто не собирался дискутировать.

– Может быть, у кого-нибудь есть другое мнение на этот счет? – спросила она погодя.

После недолгого молчания робко подал голос малозаметный Офир Кармон:

– Мне кажется, что Хельмер просто-напросто продукт своей эпохи. – И, не дожидаясь чьих-либо реакций, ученик продолжил свою мысль: – В Европе середины девятнадцатого века, в буржуазной среде, к которой он принадлежал, были приняты определенные представления о браке. Жена должна была во всем подчиняться мужу, не принимать никаких решений, и всего лишь заниматься детьми и хозяйством. Именно этой точки зрения и придерживался Хельмер. Он по-своему любил свою жену, заботился о ней в своем понимании, и не мог в один миг изменить свое мышление настолько, чтобы примириться с тем, что она оказалась не такой, какой он ее себе всегда представлял, и принять ее поступок. Факт: он умолял ее остаться с ним в самом конце, потому, что без нее он жить не мог.