Эдуард Учаров - Стиходворения

Послышится едва заметный скрип

Уключин лодки в серых водах талых,

Сознание погаснет в ритуалах,

Пока паромщик в церкви не охрип.

Качнётся берег, жизнь проговорив.

По отблеску божественной идеи

Плывут обратно волнами недели,

О разум разбиваясь в брызги рифм.

Мы вечно снимся миру: ты и я,

Безвременьем невинно обожжёны.

Кольцо на пальце – наша протяжённость,

А спящий камень – форма бытия.

* * *

Бродя по закоулкам января

во двориках, прижавшихся к домам

стволами лип с обмёрзшими ветвями,

оглядываясь, вновь увижу я

румяный лик святого Рождества,

к заутрене зовущего церквями.

И брызнет жизнь на полушубок мой

малиновыми каплями луча,

рассвет покажет место, где далёко

скользнуло небо на пустырь седой

и голубою тучей улеглось

до Воскресенья подремать немного…

ДОРОГА В БЕРКЛИ

«Быть – значит, восприниматься»

Джордж Беркли

Креста мистические взмахи

На куполе мелькнувшей церкви

Железным блеском об рубаху

Царапнули при въезде в Беркли.

Никелированные крылья

Несли потомка Гавриила

По автостраде многомильной

Мощёной – в адское горнило.

Побрив Неваду возле уха

Опасным лезвием азарта,

Калифорнийских акведуков

Я разрезал черту на карте,

Как резал вены в восемнадцать,

Проехав сквозь Долину Смерти.

Тогда другим восприниматься,

Наверное, мне кто-то мерил.

А ветер бил по серым скулам,

Глаза щипало, солнце меркло.

Но на хайвэе среди гула

Я различал кантату Беркли.

ФОТО

Гале

На груди ли меня хранишь,

дабы сердцем вглядеться зорко?

Уголок ли обгрызла мышь,

забирая добычу в норку?

Береги меня, береги –

отпечаток на тонком глянце.

Но в любви уже перегиб:

ожидать, ненавидеть, клясться.

Мы засветим совместный кадр,

но проявимся по-любому.

Глянь, как в камере миокард,

утекают года альбома.

Поистреплется твой сафьян,

время выдумает затею,

где в старушечьих лапках я

хрусткой осенью отжелтею.

* * *

В полу затёртом, между щелями,

под сенью венского стола,

сверкая звёздными ущельями,

живёт космическая мгла.

Живёт, соседствуя с предметами,

которые, скользнув за край,

в полночном спектре фиолетовом

заветный выискали рай.

Там, преисполненный томления,

кружок советского рубля

заводит гордо песнопения

в канун седьмого ноября.

Конфетный фантик белым парусом

плывёт за паутинкой дня

между вторым и третьим ярусом

сплетённых досок бытия.

В плену потерянного времени

там, неудачник пилигрим,

дряхлеет гвоздь, седея теменем,

забитый в бездну молодым.

И всё течёт, и всё меняется:

полёты снов, движенья тел,

и бутафорский свет качается

колчаном искроносных стрел.

Когда же тапок прикасается

к расщелине иных миров,

к подошвам чувственно ласкается

полов межзвёздная любовь…

ВОЗВРАЩАЯСЬ С ВОЙНЫ

Так брести, как грести по воде,

взмахом рук помогая движению брюк к пустоте,

а словам – обретать простоту на листе.

Неуёмную мысль вдруг повесить

помятой армейской фуражкой на крюк

платяного шкафа. Иль забыть на гвозде.

Либо стать мудрецом, в маску скомкав лицо.

Мысль убрать под диван.

Как султан, свесив ноги с тахты, говорить всем «якши»,

за притворной улыбкой скрывая

две тысячи сунн и священный Коран,

по(читаемый) мною так часто в тиши.

Мысль на цепь посадить, словно пса,

пусть скулит в закоулках ума,

сторожа закрома серых масс мозгового венца.

Неудачно грустить, то и дело сбиваясь на смех, и его задарма

с хрипотцой всем врагам раздавать под винцо…

Без свинца…

ФРЕКЕН

Фрекен, прочтите несколько строк

Позднее, когда замерцают свечи –

Ибо словесных громадин тролль

Окаменеет при солнечном свете.

Лёд моих пальцев Вам передаст

Ломкий, грохочущий скалами почерк;

Фьордов тоскливая череда

Серебряной рябью выведет точки.

Грубый утёс, иссечённый в пыль

Одним дуновением ветра, Фрекен?

Вы принуждаете быть другим,

Кровь обращая в кипящие реки!

Вы заставляете знать любовь…

Викинга дух, от костров прокопчённый,

Помня, как выжить в битве любой,

Капитулировал перед свечою.

ВЕНЕДИКТ ЕРОФЕЕВ. МОСКВА – ПЕТУШКИ

Говорят все: Кремль (снова Кремль!) Сколько раз нащупывал я дно!

О, тщета! О, эфемерность темы! Как направо – Курский, всё одно…

От рассвета до открытья манны Ангелы Господни берегут

Сиплых душ нелеченые раны, хересом промачивая грудь.

В восемь и шестнадцать на перроне, отправляясь в пропасть налегке,

Беззащитно неопохмелённый, чемоданчик я сжимал в руке.

Две «Российской», столько же «Кубанской». И ещё креплёное вино.

«Не нужны стигматы, но желанны» – пей, пока холодное оно.

Серп и молот. Я, конечно, выпил. Трепыхнулось сердце в небеса,

Словно над болотом взмыло выпью. Унеслось проведать чудеса,

Тамбура бескрайние границы. Возвратилось. Я вошёл в салон.

Встретили нахмуренные лица: всё один и тот же страшный сон?

Чухлинка. И весть пошла наружу. Рёк бы, да по скромности не стал.

Бутербродом заарканил душу. Усмирил бытийный свой оскал.

Оглянулся. Два мордоворота разливали «Свежесть» под укроп,

А над ними деликатный кто-то отирал от нимба мокрый лоб.

Кучино. Близка моя царица. Ангелы застенчиво жужжат:

Рыжая нахальная блудница не познает Венечкин разврат!

Ангелы! Да как вы не поймёте? Я доеду, я не пьян пока…

43-ий проезжаем вроде? К Храпуново тянется дуга.

Ах, тридцатый тот глоток некстати, задышать как будто не даёт,

Ждёт меня дитя, да Бога ради, отпусти, прошу, Искариот!

Я везу ему гостинец мятый: горсть орехов и конфет кулёк –

Это ли тебе совсем не свято? Это ли не мне теперь зарок?

Почему мы движемся обратно? Почему Покров левее, тварь?

Петушки? Бессмысленно и ватно выхожу под сгорбленный фонарь…

В восемь и шестнадцать рано утром, я же помню, точно выезжал,

Отчего ж луна на небе мутном предлагает выпить мне бокал?

Четверо. Бегу от них что мочи. Как заметно выросли дома.

Горло от предчувствия клокочет, мысли вытрясает из ума.

Сердца завершается кипенье, стал тяжёлым у грудины крест:

Не было вершины и паденья. Был всё тот же отмерший подъезд.

СОЛОГУБ

Губ ваших соло,

Фёдор Кузьмич, –

Чуткого слова

Горестный клич.

Тайной завесой

Вглубь проросло

Мелкого Беса

Крупное зло.

Помните место:

Страха причал –

Чорт здесь, известно,

Вас укачал.

Бешено, в мыле,

Рвясь через рвы,

Так и открыли

Истину Вы: