Николай Старинщиков - На срок жизни

Анатолий Семенович не считал, сколько. Такое у него было впервые.

– Козлина! – негодовал мужик. – Вылезай, сука! Сейчас я из тебя отбивную сделаю!.. Протез, падла, сломал!..

Решетилов давил на кнопки мобильного телефона. Кинуть бы машину назад, да нельзя – транспорт сзади вовсю напирает.

Она набрал наконец номер и заорал:

– Пацаны, выручайте! На перекрестке Гоголя и Димитровградского шоссе! Мозги грозят выбить!

Пацаны коротко ответили:

– Через минуту будем…

Решетилов отключил мобилу, осмелел моментально и даже стал тявкать в ответ.

Инвалид, слава богу, выдохся. Уделал машину как бог черепаху и успокоился. Только бы не ушел. Тронулся было через дорогу, но его притормозили. Вовремя ребята подоспели. Под локти к своей машине ведут.

– Не дрыгайся, – шипят пацаны.

А инвалид и не думает дрыгаться. Только ворчит да волками тамбовскими обзывает.

Решетилов теперь улыбался, предвкушая безобразное разбирательство. Однако рано он стал улыбаться. Какой-то тип, с сумкой через плечо, подошел к пацанам, отобрал инвалида, спрятал себе за спину и главному братану кулаком в нос – у того кровь фонтаном, согнулся вдвое. Теперь это не боец. И даже не свидетель. Поливает асфальт кровушкой.

Решетилов сжался в машине. Как он метко их щелкает. И не боится. Ведь могут на перо посадить. И посадили бы, да у того пистолет вдруг образовался в руке. Выстрел – машина у ребят села на одно колесо. Второй – целиком опустилась. Затем стволом в рожу одному, другому. Лежать!

Слава богу. Выходит, не бандит. Бандит давно прикончил бы «гвардию» и ушел в обнимку с инвалидом – шампанское пить.

Инвалид так и шьет за этим вприсядку. Связать помог. А мужик – к Решетилову. У того оборвалось всё внутри. Найдут очевидцев. Скажут, даванул человека на перекрестке, тот и вошел «в кому». Так что посадить надо опять Решетилова. Вот она, судьба…

Мужик наставил на Решетилова пистолет:

– Гони документы!

Пришлось предъявить удостоверение водителя и адвоката. Анатолий Семенович смутно надеялся, что бордовая книжечка может помочь.

– Вот мы какие… – Мужик рассматривал удостоверение. – Видеть никого не желаем. Но жить хотим. Причем кудревато – не так ли?

Решетилов согласно тряс головой. Кто же не хочет…

– Тогда вытряхивай стекло и дуй отсюда по-доброму. Ждем. У тебя три секунды… Раз!

Решетилов дернулся на сиденье. Уперся руками в разбитое стекло и выдавил. В норматив уложился. Потом выскочил из машины, стащил стекло на обочину, намереваясь оставить здесь же.

– В багажник с собой забери! – приказал мужик. – Не надо здесь пакостить…

Решетилов не спорил. Как он сразу не догадался, что гадить нельзя по обочинам. Отворил заднюю дверь, подобрал осколки и уложил в багажник.

– Теперь вали без оглядки…

Решетилов полез в машину, косясь на ручку пистолета, торчащую из-под ремня. Все-таки бандит, кажись, попался… Не мент все-таки…

Решетилов тронулся с места и пошел галопом. Жаль, крыльев нет, не то взлетел бы. На пятой передаче вышел к транспортной развязке. Поток воздуха вжимал его в спинку сиденья.

Прошел через развязку. Принял вправо, остановился, посмотрел на часы. Попал, называется, в уголовный процесс. И тут же закаялся впредь торопиться. Вынул трубку и стал набирать номер.

– Алле! Суд?!.. Такая вот история. Дорожное происшествие. Еле в живых остался. Так что вы без меня как-нибудь, либо еще раз откладывайте… Да… Ничего не поделаешь… Без стекол стою…

Он развернулся и пошел в обратном направлении. За квартал до злополучного перекрестка свернул направо – опять не попасть бы на глаза бандиту.

…Инвалид со случайным спасителем шагали теперь вдоль домов. Хромой опирался на палку.

– Видеть никого не хотят, – говорил он. – Вот я и не выдержал.

– Что с ногой?

– Ампутация после Афгана. Не приходилось бывать?

Попутчик отрицательно качнул головой. Не приходилось.

Инвалид покосился, глядя со стороны на попутчика: в других местах, по всей видимости, бывал мужик. Это уж точно. Жесткий мужик с больной душой…

– Орловская группировка… – повторял инвалид. – Пусть полежат теперь… Одумаются, может… А тебе спасибо.

Он остановился, хрустя протезом, и протянул руку.

– Казанцев моя фамилия… Владимир. Капитан в отставке.

– Майор Лушников. МВД.

– А по имени?

– Николай…

– Вот и познакомились.

Казанцев хрустнул помятым протезом:

– По паре капель? Ради знакомства…

Лушников не возражал. Только что с поезда – и сразу на спектакль.

Они углубились в квартал и вскоре вышли на параллельную улицу. Здесь были всё те же старинные, двухэтажные дома.

– Ты мне звони, – требовал Казанцев, записывая телефон в записную книжку. Выдрал листочек и протянул.

Лушников взял бумажку и сунул в карман. Продиктовал номер своего телефона. Задумался на секунду. Придется пускать здесь корни. Пять лет провел в Омской академии. Потом еще десять – на острове. И даже заметить не успел, как четвертый десяток пошел.

Протянул руку инвалиду. Пока, капитан. Был рад познакомиться. Поправил сумку с ремнем через плечо и пошел пешком вдоль улицы, глядя по сторонам.

– Звони! – крикнул позади инвалид.

Лушников согласно кивнул, не оглядываясь.

Лушников Николай шагал в сторону дома. Ранний апрель будоражил кровь. В данном районе мало что изменилось за последнее время. Те же дома стоят. Те же троллейбусы ходят по улицам.

Он подошел к дому и стал смотреть со стороны, встав у витой чугунной ограды. Отец не догадывается, что сын приехал, если Гирин не проболтался. Надо внезапно зайти. Застать, как говорится, врасплох за семейным счастьем.

– Хорошо тебе! – кричал отец как-то по телефону. – Ты молодой! Вскочил и побежал, куда захотел! А мне надо жену, чтобы кружку воды поднесла в случае чего!..

Кажется, поднесла… По словам крёстного, до ручки дошел старикан. Ноги едва таскает, так что вовремя приехал домой Николаша.

Из окон в его сторону так никто и не выглянул. Николай вошел в подъезд. В прошлом здесь жили партийные деятели. Случайно к ним затесался летчик-истребитель. Дом расположен близко к центру, в тихом месте. Дворник тетя Вера с метелкой попалась навстречу.

– Приехал, Коля? А твой-то! – Она махнула рукой. – Не буду говорить – сам увидишь. Не бросай его одного…

– Для того и вернулся…

Лушников поднялся на второй этаж и нажал на кнопку двери, собираясь обнять отца и сказать на ухо хоть что-нибудь. Самое сокровенное. Сказать, что помнил всё это время, что тосковал.

Однако к двери никто не спешил. Молчок. Ни шороха, ни голоса. Вот так номер. Придется идти к крестному и там уж решать, что делать дальше.

Он развернулся и шагнул в обратном направлении, согнувшись под тяжестью сумки. Обнял отца, называется! Кому ни скажи – засмеют.