Игорь Резников - Хочу в СССР…?

Если я и хочу в какой Советский Союз, так это в тот, где матом именно что ругались, да и то лишь по необходимости. А не просто буднично разговаривали на любые темы, как это сплошь и рядом происходит сегодня…

Ну а что же родители? Ужели знали про все мои детские развлечения и приключения? Как принято говорить, «хороший вопрос». Печально вздохнув, честно отвечу: по большей части не знали. А теперь уже и не узнают. Может, о чём и догадывались, но никогда не устраивали допросов с пристрастием. Ни мне, ни брату. Для них право ребенка на личную жизнь и доверие к нему были настолько святы, что ради этого мужественно жертвовали родительским спокойствием.

Во времена нашего детства у папы с мамой не было возможности прочесть замечательную книгу Януша Корчака «Как любить ребёнка». Она издана значительно позже. Кажется, уже в 80-е годы. Но если бы читали, то наверняка под каждым ее словом подписались бы двумя руками. А я, когда её читал, с благодарностью думал о своих мудрых и терпеливых родителях.

Пацаны во дворе увлечённо играли в футбол. «Клубилась пыль, рикошетил гравий. Бил по мячу расторопный крайний.» ( М.К.Щербаков ). Примерно так. А неподалеку стоял мальчишка и с завистью смотрел на чужой праздник. Он был чистенько одет, в руках держал скрипичный футляр: человек шёл на урок музыки.

Тот мальчик (мой друг) уже давно стал дедушкой. Но любимую гитару и поныне частенько берёт в руки. Обожаю эти моменты.

Мамино признание стало для меня откровением. Оказывается, она всю жизнь переживала, что не отдали меня обучаться музыке. Сказала, что они с папой подумали и решили не лишать меня законных радостей детства. За что я родителям отдельно благодарен, хотя музыку очень люблю.

Считаю себя баловнем судьбы. Если в раннем возрасте я этого ещё не понимал, то в старших классах уже вовсю блаженствовал в лучах счастливой звезды. Но апогея она достигла, несомненно, уже в студенчестве. Говорю о людях, которых жизнь щедро посылала мне в годы учёбы. Уверен, без них вряд ли я чего-нибудь стоил бы как человек, поскольку не так самонадеян, чтобы мнить, будто сотворил себя сам, без помощи друзей и учителей. Причём у чителей в более широком смысле этого слова, чем только лишь педагогов. Я говорю о тех людях, у кого было чему поучиться (если ты в принципе обучаем и не совсем уж туп от природы). Грабли граблями, но ведь есть же и другие полезные инструменты познания жизни!

И вообще мне часто везло. Да вот хоть бы и в том, что учился в школе 10 лет, а не 11, как бедные нынешние дети. А кое-где, говорят, и по 12 лет учатся. Ужас!

Мне было лет 10, когда папа пригласил меня в свой кабинет и показал фотографию. На ней был усатый старичок. Волосы седые, длинные и как-то не слишком аккуратно причёсанные. Печальный, слегка настороженный взгляд, руки сложены замочком. Лицо изрезано морщинами, особенно лоб и вокруг глаз. Отец поинтересовался, как я могу объект характеризовать. Я ещё раз внимательно изучил фото. Человек на нём отдаленно напомнил нашего соседа, только уже в преклонном возрасте. Того самого, что становился добродушен лишь будучи навеселе. В такие моменты черты лица у него смягчались, а лучики морщинок ласково разбегались от глаз.

«Выпивает часто?» – осторожно предположил я. – «Дурень ты маленький, – огорчился папа, – Видно же: человек очень добрый». Вздохнул и спрятал фотку в папочку. Значит, хоть я и ошибся, но мыслил в правильном направлении. Коль скоро догадка о доброте была верна.

А симпатичный дедушка с фотографии оказался не только добрым, но ещё и умным. Теорию относительности придумал…

В школу пошёл шести лет. Семь исполнилось лишь в конце ноября. По этой причине все годы учёбы был самым младшим, – и в обеих школах, где учился, и в университете. Не скажу, чтобы это доставляло большие хлопоты, но всё же.

Ближайшая школа № 13 находилась через два дома от нашего. Потому ходил один, без сопровождения. Даже 1 сентября отправился без мамы. Торжественную линейку не помню, а вот первый день запомнил хорошо.

Когда, слегка обалдевшие от непривычного шума, все собрались в огромном коридоре около класса 1«В», пришла учительница. Завела всех в класс, рассадила по партам, назвала себя. И приступила к перекличке – знакомству с первоклашками. Из журнала по алфавиту зачитывала фамилию каждого. Услышав свою, следовало встать и по возможности отчётливо сказать «Я».

Деревянные парты были с откидной крышкой, которую нужно было открывать, вставая. Иначе она не давала выпрямиться. Я заметил, что почти все с непривычки забывали это делать, потому каждое очередное «Я» учительница радостно комментировала: «Вот какой маленький мальчик». Или: «Вот какая маленькая девочка». Я твёрдо решил, что когда подойдет очередь, непременно открою крышку и распрямлюсь во весь могучий рост. Но когда назвали мою фамилию, от волнения про крышку, конечно же, позабыл. Ну и услышал: «Вот какой маленький мальчик!». От досады на себя чуть не разрыдался.

Дежурные назначались по очереди. Не на весь класс, а по рядам. Перед первым уроком звонко докладывали учительнице: «В моём ряду все чистые. У всех – воротнички». Воротнички накануне пришивали, понятно, мамы. А при входе в класс дежурные проверяли у всех чистоту рук и, почему-то, ушей. Наверное, в целях лучшей усвояемости материала. «Мальчик! Достань из уха банан!» ©.

На тетрадки отличников учительница скрепкой шпилила маленькую красную звёздочку в белом кружочке. Я такой чести ни разу удостоен не был, – писал, как курица лапой. Видать, не судьба!

Писали перьевыми ручками по прописи. Нажим – тонкая линия, нажим – тонкая… Кляксы ставили безжалостно. А на одну тетрадку полагалась всего-то одна промокашка! Которая очень быстро заканчивалась. Промокашки были в большом дефиците, поскольку отдельно от тетрадей не продавались.

В специальных мешочках таскали с собой чернильницы. Ставить их в ранец было рискованно. Как справедливо заметил мальчик из фильма «Дело Румянцева», «чернильница-невыливайка – очень даже выливайка, если её потрясти». Истинную правду сказал. Они ещё иногда и разбивались при падении с парты на пол: стеклянными были.

К своему стыду должен признать, что к первой своей учительнице особо теплых чувств не сохранил. Звали её Мария Афанасьевна. И фамилию помню. Была уже не молода, с высокой «гулей» на голове. В точности, как у завуча из фильма «Доживем до понедельника». Шумная и, мягко говоря, очень малоделикатная. После родители признались, что считали её весьма посредственным педагогом (о чём мне, понятное дело, не говорили: не хотели подрывать авторитет учителя).