Татьяна Демьянова - Лучшее, что есть во мне

– Откуда же ты это узнал?

– Из жизни.

Слава рассуждал в подобном ключе и в последующие наши встречи, и вскоре стало ясно, что он любит разводить демагогию. Впрочем, меня это занимало.

До него ни один мужчина не был мне близок, другие проходили вскользь, мимо, не всерьез – романы по неосторожности. Тем более удивительно, что близким стал он. Когда я увидела его в первый раз, то испытала скорее отвращение. Высоко натянутые штаны, заправленная в них футболка, голова в блестках, словно мяч для боулинга. Но то казалось до тех пор, пока он не начал говорить: от него исходила уверенность, которой может позавидовать иной политик. И все, что бы он ни делал, выглядело убедительным. И я выглядела убедительной в его руках. А ладони у него были крепкие, пальцы мозолистые. И запах от них – машинный, мужской. Я почувствовала это, когда он прикрывал мой рот, а я кусала жесткие кончики.

Каждый раз, когда я думала о нем, у меня ныл низ живота.

На втором свидании мы спустились в подвал, где было несколько столиков, и он заказал мне бокал вина. Сам он не пил, сославшись на то, что не употребляет, потому что алкоголь ослабляет контроль. Мне стало не по себе. Какому человеку требуется все время контролировать ситуацию? Низко нависал потолок, стоял запах мяса – он снимал без вилки кусочки шашлыка с шампура и щурил на меня глаза.

– У меня есть друг, – говорил он, – ты бы ему очень понравилась. Не женат. Любит высоких красивых девиц.

– Зачем тебе сватать меня своему приятелю?

– Когда я тебе надоем, – и вгрызался в мясо, минуя прожилки.

Не могла себе представить, как он может надоесть. Надоесть может кто-то предсказуемый.

Он почти ничего не рассказывал о себе, когда мы проходили сквозь раму в торговом центре, показал охраннику удостоверение. Тогда я догадалась, где он работает. Все о нем приходилось угадывать. И эта игра меня устраивала. Мне бы и не хотелось знать о нем все до конца.

А он любил, когда я говорила о себе. Хотя – что мне было рассказывать? Жила я одна, друзей не было. Была кошка Гера. Белая, пушистая, как колобок, будь у него шерсть. С ней я обычно и вела беседы. Наливала чай, включала радио и рассказывала про свой день. С тех пор, как умер папа, Гера стала моим собеседником. Серьезных отношений не бывало. Всегда так – случайно и ненадолго – выпили вместе, и понеслось. Ничего интересного. Потыкались друг в друга, карандаши, и на следующее утро с больными головами разошлись. И всегда после было стыдно, неловко, и хотелось, чтобы не было вовсе. Да, все мои отношения были такими – стыдными, неловкими, несущественными, детскими.

Но со Славой мы не сидели в песочнице. Впервые я не играла. Была собой. Легко сбросила кожу и перестала притворяться.

Чаще всего мы беседовали в машине – так повелось – я смотрела на дорогу, пока она петляла, как мой рассказ, опасалась встретиться с его взглядом, но когда встречалась, то выдыхала – он не выражал жалости, Слава оставался со мной, на земле. За это я его не любила – нет – я не полюбила его, но прониклась к нему. Не думаю, чтобы он тоже был влюблен в меня. Наши отношения были вне этого чувства. Но когда во время секса наши тела соприкасались, я понимала, что ближе него у меня никого нет. Ночью, когда он медлил выйти из меня, мне чудилось, что мы Адам и Ева, не вкусившие запретный плод.

У него был одноэтажный дом в Подмосковье, с сараем и садом. Он содержал его в идеальном состоянии: сломанные предметы чинились, мусор выметался вон. Утром, когда я готовила завтрак, в холодильнике всегда находились продукты. Слава очень ревностно относился к своему рациону и быту. Одно меня смущало: телефонный звонок мог разбудить его среди ночи и вырвать из дома, оставив меня одну. Такое случалось нередко. После таких вылазок – он приходил, когда брезжил рассвет – его дыхание звучало по-иному. Слава менялся, и мне было не уловить новую волну. Он тотчас засыпал, не прикоснувшись ко мне, и дышал в новом ритме. Его сон был спокоен, и едва заметная улыбка скользила по лицу. После его возвращений мне долго не удавалось заснуть – они вырывали меня из сна, были для меня тяжелы. Рассвет – время, в которое совершается самое большое количество естественных смертей – вызывал у меня воспоминания о сестре. Уже восемь лет она лежала на кладбище, уже восемь лет внутри меня пустота. Поэтому мне не нравилось ночевать со Славой. Его умиротворенный сон оттенял мое беспокойство. За это я на него злилась. Но в остальном мои чувства к нему были ровными. Рядом с ним я не чувствовала себя особенной, и мне это нравилось. Я была самой обыкновенной, нормальной, и за это испытывала к нему благодарность. Обычно прошлое застилает мне настоящее, ставит меня по иную сторону человеческого опыта. Но с ним я была в мире и от мира. С ним я обретала себя и не чувствовала одиночества, которым натерла себе мозоль. Не знаю, какими должны быть отношения, как люди их строят – мы делали совсем немного: занимались сексом, ели, вели долгие разговоры. Пусть виделись мы не так часто – Слава все время был занят, да и в те дни, что был со мной, мог куда-то сорваться, но его присутствие в моей жизни ощущалось во всем. Я больше не была одна.

Мне приснился такой сон.

Я раздеваюсь и выхожу из окна. Сила несет меня по земле, по всей окружности, а потом дальше – в черноту, к звездам и планетам. Мне страшно, хочется за что-то ухватиться, почувствовать под собой почву. Но мне не остановить ее. Меня несет.

В полусне искала Славу, рука шарила по пустому пространству. Как он мог ускользнуть так тихо? Нащупала мобильный, на дисплее высветилось три. Накинула куртку и вышла на улицу. В уши ударила тишина. Она всегда ударяла, когда я была у него. От нее становилось не по себе. В глухоте четче проступали кошмары. Луна высвечивала пятачок пространства вокруг дома, казалось, я вышла из пещеры, и из тьмы на меня сейчас выпрыгнет дикое животное. Нашла на небе Большую Медведицу. Этому меня научил папа – отгадывать ковш на небе. Завораживающее зрелище, если не опускать глаза вниз. А Слава жил в этом великолепии, когда вокруг ни шума, ни света, и получал удовольствие от себя, от работы. В его глазах был вечный блеск. Может, это тянуло меня к нему? Его целостность. Быть собой – это ли не счастье?

Из раздумий меня вывел звук, послышавшийся из сарая. Он находился сзади дома, пришлось побороться со страхом, чтобы к нему приблизиться. Дверь была приоткрыта, и по ней гуляли красные блики. Я просунула голову в проем и замерла: внутри полыхало прирученное пламя. Обнаженный по пояс, Слава наклонился над горном и орудовал над огнем. Он был полностью захвачен действом и не заметил, как я прошла внутрь и села на один из обляпанных краской деревянных столов. Вблизи мне удалось рассмотреть, как от температуры раскаляется лезвие ножа. По лицу Славы лился пот, черты его лица были напряжены, он был сосредоточен и расслаблен одновременно. Мне показалось, что я попала в лабораторию древнего алхимика, где наблюдала за рождением философского камня, как мотылек, не понимала, почему зрелище так притягательно. Сон одолевал меня, но отступал перед звенящими звуками. Дрема окутывала на мгновения. Я открывала глаза, и магия продолжалась. Когда я проснулась в очередной раз, с улицы лился свет, а Слава вертел в руках готовое изделие. Меня окончательно разбудил его радостный голос: