Татьяна Демьянова - Лучшее, что есть во мне

Небо першило мелким дождем, воздух насыщался влагой. Хрупкие листья кружили над землей в поисках прибежища. Мне было по-домашнему свободно. Сегодня Тине исполнилось бы двадцать пять. В понедельник редки посетители, можно, не торопясь, рассказать ей обо всем. Время – лишь ось, вдоль которой можно прогуливаться, отмеряя расстояния. Стоит сделать шаг назад, чтобы провалиться в прошлое. И вот уже сестра жива и отвечает, ее голос ни с чем не спутать. Бойкий, громкий, он критикует и нападает на все, чего не терпит обладательница. Наше прошлое – недолгое, сырое, оттого что не успело оформиться во взрослое, разбирается передо мной на части пазла. Каждый кусочек я рассматриваю и удивляюсь, как мало значения придавала моменту, когда он происходил. Если бы только можно было проживать настоящее из прошлого, многое бы совершилось по-другому.

Ее смерть мне в привычку. Во-первых, резиновые сапоги, чтобы не промокли ноги. Во-вторых, яйцо вкрутую вприкуску с хлебом. Свежие цветы я не покупаю – она не любит, у нее растут свои многолетки. Все по обычаю, только сегодня что-то пошло не так. Я забыла дома сапоги и хлюпала по зыбкой грязи в изувеченных кедах. Мысли расплывались, слова разваливалась. Сестра не хотела отвечать и принимать меня. Я поскользнулась на ландышах и испачкала джинсы. Стало ясно, что она на меня сердится. Вопрос повис, словно спущенный гелиевый шарик, ни туда ни сюда.

Из сумки я достала кусок торта и вставила в него свечу. Мне хотелось загадать всего одно желание: чтобы неизбывная пустота, которая поселилась во мне со смерти Тины, обозначила свои контуры, сузилась и исчезла. В юбилей желания исполняются – так нам говорил папа, когда в десять лет мы задували огоньки. Я загадала куклу Барби с крыльями, а Тина – настоящего Кена. Только у фирменных мужских кукол были волосы, и мы обе мечтали о нем. Родители вручили нам желанные игрушки на Новый год. Мы их ждали, заранее подготовили домик на полке шкафа. Розовые диванчики, маленькая ванна, кровать. Крохотные зубные щетки. Папа приходил поиграть с нами за Кена, но мы быстро выживали его, потому что он не знал, как тот должен себя вести. Он клал ладони нам на головы, улыбался и, кряхтя, вставал с пола, шел заваривать чай. Игра в куклы была его единственным слабым местом.

Мне нравится морось в воздухе. Ощущение воды на коже. Я подставила лицо влаге и оставалась несколько минут с закрытыми глазами, прислушивалась к движению воздуха, к Тине. Ее глаза появились из темноты. Они не улыбались, смотрели на меня в безмолвии. Когда я очнулась, щеки были мокрыми, то ли от дождя, то ли от слез. На кладбище можно отдохнуть и поплакать. В городской суете об этом забываешь.

Уронила руку на прощание на камень, погладила шершавую поверхность – память о ней хранят мои пальцы – и заторопилась на дорогу. Но – c’e la vie – пробило колесо. Домкрат в руках усмехнулся, на лбу выступил пот. «Вам помочь?» – послышался голос сзади, и я радостно уступила. Приземистый мужчина лет сорока ловко поднял основание, снял и надел колесо, будто это ему ничего не стоило. Под плотной курткой было не разглядеть фигуры, но я почувствовала, какие крепкие у него мышцы. Когда он закончил, на его круглом детском лице проступила приглашающая к разговору улыбка.

– Большое вам спасибо, вы меня очень выручили!

– Да, несладко бы вам пришлось. Еще и дождь усиливается. На кладбище дожди идут чаще, чем в других местах, не находите? Поэтому здесь хорошо думается. В дождь все чище и ярче.

– Да, наверное.

– Слава. Позвольте узнать, как вас зовут?

– Ада, – я посмотрела на него повнимательнее – не мой типаж. Но, тем не менее, когда он спросил номер телефона, дала ему верный.

– Я бы с удовольствием еще раз спустил ваше колесо, чтобы вас подвезти.

– Еще раз спасибо за помощь.

– Я обязательно вам позвоню. Был бы я лет на двадцать помоложе, не расстался бы так легко. Ну что ж, езжайте.

– До свидания!

Он до последнего смотрел мне вслед – боковое зеркало машины отражало его любопытный взгляд.

Мы грелись в животе сотканными. Были нити, которые разрывались, когда мы пролезали на свет. Они навсегда оставили в нас дыры, которые было не заделать. На свету в объятиях Тины я представляла, каково нам было вместе до рождения. Мы воссоздавали тот мир, мир утробы, для нас двоих, собирали кокон по прутику, не впуская посторонних.

Прийти в мир вдвоем – можно ли просить о большем? Не чувствовать одиночества, жить в собственной Вселенной. Быть единым целым. Смотреть на одиночек с сочувствием, на тех, которым нужно искать, на тех, кто рожден с пустотой внутри, которую нужно заполнить. Мы не знали поиска, мы пребывали, качались на волнах счастья. В нашем мире были собственные жесты, движения, язык, недоступные для окружающих. Хотя условные знаки были избыточными, мы понимали друг друга без них.

«Я» родилось, когда мне было семнадцать. За руку меня держал папа, не отпускал в течение похорон, когда же все-таки отпустил, чтобы кинуть землю на крышку гроба, появилось это ненавистное «я». Реальность стукнула осознанием: «я» стою на кладбище. Среди других людей. И больше нет «мы». Это новое «я» упало в обморок и пришло в себя в машине, когда вокруг толпились ненужные люди. Это «я» нуждалось в «мы».

Мы любили вместе принимать ванну. Сестра сгибала локоть и приникала к нему носом: «Посмотри, как пахнет!». Я подносила свою руку, и мы понимали, что пахнут они одинаково. Ванна наполнялась ароматами лаванды, ванили, грейпфрута – Тина любила экспериментировать с косметическими средствами – мы опускались в воду, наполненную пеной, и переставали различать, где чья часть тела, вновь становились одним. Мы лежали в ванне, пока она не становилась холодной, а после, дрожащие, растирали друг друга полотенцем. В халатах, лежа на диване, стукались ногами, соединяли ступни, ходили друг по другу лесенкой, ощущая другое тело как часть своего. Я могла остановить кровь Тины, прислонившись к ране губами, как к своей. Я могла говорить словами Тины, рассказывая историю вместо нее. Вот только дышать за нее я не смогла.

Мне приснился такой сон.

Сила, которой нет названия, несет меня сквозь пространство. Без препятствий, без сопротивления. Мимо лимонных звезд, мимо монахов и чертей, плавающих в небытии, несет неведомо куда под сладчайшую музыку, которая не стихает еще некоторое время по пробуждении.

Заснула я поздно, так как общалась с новым знакомым.

– Так о чем же ты думаешь на кладбище?

– О Боге, о дьяволе, о человеке.

– Ты – верующий?

– Скорее, знающий.

– И что ты знаешь?

– Что Бог и дьявол есть одно, а человек мечется между ними, словно обезьяна, когда выбора на самом деле-то и нет.