Владимир Шмелев - Рождество в Москве. Московский роман

Приехал накануне избрания нового президента Академии с мамой, женщиной в возрасте, статной, собранной, аккуратной, не лишённой привлекательности, трогающей скромностью, неброскостью в одежде и сдержанностью в проявлении эмоций в разговоре, с приглушённым голосом, с незакрашенной сединой, тихим, невозмутимым взглядом спокойных, мудрых глаз. В душе, несмотря ни на что, не расставалась с оптимизмом, что при каждом случае спешила внушить сыну. Материнскими глазами влюблённо и преданно смотрела на своего единственного. После смерти мужа, всю жизнь плутавшего в лабиринтах математики, считая, что ей под силу осмысление происходящего на всех планетах всех галактик, остался только сын, убежище её души и надежды. Муж утверждал, что математика вычислит и выведет формулу божественного возникновения искры, от которой зародилось бесконечное пространство пространств. Коллайдеры из теории воплощались в жизнь. Альберт перенял математическую страсть отца, предположения о возможностях и будущем математики. Особенно его интересовала роль математики в научной сфере деятельности человека, в биологии и химии. Иногда отец вызывал в нём улыбку своей несколько странной походкой, неспешной и выразительной, с тростью, что непременно спешила в руках вследствие широкого замаха, тогда как ноги не поспевали за этим жестом.

Сейчас Альберт, работая над математической шкалой генов и хромосом, делая расчёты формулы коэффициента прогрессивных значений, вспоминал отца, что подчёркивал смысловое обоснование всех научных изысканий. Отец был скуп на жесты, но уж если замечал, что студент не понимает, то стремительность, с какой он писал числа уравнений на доске, становилась поразительной.

«Смысл, – убеждал отец, – самое устойчивое и главное в человеке, он – связующее звено между ним и его деятельностью».

При этом губы, постоянно собираясь в иронические складки у рта, говорили, что этот мир он воспринимал легко и непринуждённо. Математическая гармония сознания, которой придерживался в жизни, подразумевала совершенство и свободу мысли. Лаконичность мимики лица парадоксальным образом была более чем выразительной. Всего лишь приподнятая бровь показывала недоумение, а застывший взгляд – возмущение. Студенты быстро замечали смысловое значение незаметных смен в лице и чётко представляли отношение к себе при этом.

«Перед наукой преклоняюсь, жизнь люблю. Альберт, ощути полноту белого света, чувствуешь его притяжение? На мелочи смотри свысока. Зависть, пошлость, подлость внимания не достойны». Лицо, полное решимости и уверенности, было тому подтверждение. Оно вдруг становилось чистым, без морщинистых погрешностей, как линейное уравнение. Говоря, своим видом показывал, что отметает всю низость мира, мешающую сосредоточиться на главном. За деревьями леса не видно. Так и суета не даёт увидеть смысл науки.

Отец любил вкусно поесть, вечером помузицировать. Концерты и галереи. Собирал советскую живопись. Живя в Ленинграде, любил бродить по дворам, мостам, набережным, по Невскому. Встречая знакомых, справлялся, как дела, как здоровье. В Академгородке он слыл интеллектуалом, мыслящим парадоксально; желающие убедиться в этих достоинствах заключали – энциклопедист.

Бремя знаний, как этот портфель с лекциями, журналами, учебниками, всё тяжелее. Когда многое открывается, становится очевиднее, что неоткрытое – огромно. Если учение сделает человека всеведущим, грамотным и мудрым, то он может наблюдать, анализировать и делать выводы. Житейская мудрость предпочтительнее или всё-таки знания? «Конечно, знания, – рассуждал отец, – двигатель времени. Часовой механизм – зародыш прогресса. Человеческое общение иногда способно породить нетривиальные мысли, абсолютно случайно в беседе можно наткнуться на что-то оригинальное, что приведёт к открытию. Поэтому на лекциях я более чем терпим к трёпу ребят и самым невероятным суждениям и предположениям».

Удивительно, на лекциях в новосибирском университете, где преподавал математику, было место анекдоту, какой-то истории о нелепом случае. Непринуждённая атмосфера, где каждый не испытывал никакого давления, делало занятия лёгкими, приятными, никто не ждал звонка.

– Фантазируйте, воображайте, самое неожиданное то, что ещё не говорил никто, смелее, авантюрнее.

При этом, хитро прищуриваясь, говорил про себя: «Сейчас расшевелю вас, вы заработаете мозгами». Отец носил бабочку вместо галстука, не претендуя на образ денди, не пытаясь быть заметным модником, просто был противником устоявшегося, говоря: «Прочь закостенелое в одежде и мыслях». Образ мысли начинается с внешнего вида. Коллеги не спорили, считая это бестактностью. Про себя не соглашались, ссылаясь на гениев, что не брали во внимание внешнюю сторону жизни, тем более одежду. «С каким изяществом отец носил пальто, пиджак, – вспоминал Альберт. – Мне всё в нём было интересно». Иногда казался занятным, особенно его общение с мамой. Странно звал её «милашка», что вызывало у Альберта улыбку, она в ответ звала «франтом». Каждый из них стремился соответствовать этим определениям. Мать Альберта ценила в семье атмосферу, располагающую к юмору, смеху. Недомолвки и неясности разрешала легко и просто, в семье всё начистоту: говори как есть, не юли.

«Жить надо со вкусом, аппетитом, с настроением. Человечество трудилось столько веков для меня, создавая шедевры в науке, искусстве. Даже просто окинуть взглядом эти сокровища невозможно. И кто-то ещё задаётся вопросом «быть или не быть». Милые мои, – обращался к студентам. – Вы – счастливые люди, родились в прекрасное время, дерзайте, стройте немыслимые планы. Мечты воплотятся в жизнь». За это его прозвали «Мечтай-ка». «Не «Сухарь» и не «Учитель-мучитель», таким званием надо гордиться, – рассказывал он жене за обедом. – Они такие же дети, как мой Альберт».

Альберт, подстать отцу, в мыслях рвался решить главную задачу человечества: сделать человека счастливым. Такой же неугомонный, почему-то думал, что жизнь вечна. С чего это?! Однажды так решил и почувствовал себя свободным. «Время не властно над мыслью, модель совершенной матрицы генов сделает человека сильнее, – утверждал он. – Связь между человеком и его сферой деятельности станет всем очевидной, решающим фактором жизни на Земле». Пытаясь это доказать, он, став аспирантом, практическими опытами приблизился к этому. Волновые гены и голографические хромосомы будоражили его воображение.

Мухи – более чем подходящий биоматериал, он использовал их чаще, чем крыс. Они экономичнее и неприхотливы. Неистовый Альберт день за днём посвящал всё своё время науке, забыв обо всём остальном. Лишь иногда Куколка, его девушка, прорывалась в его сознание и память, воспроизведя её лицо и тело, напоминала тёплой волной о том, что есть ещё чувства. Фото Куколки было заставкой в телефоне. Звонок – и вот Лариса смеётся радостно и поднимает настроение.