Владимир Шмелев - Александровский сад. Московский роман

Помню, удивился, когда отцу делала дома приглашенная женщина педикюр и маникюр, естественно, без окрашивания. Он следил за собой, любил себя, так же, как и мать, опускался до придирок к домработнице, что забыла перед обедом принести какую-то пилюлю: «У вас все расписано, почему надо напоминать?»

Этот мирок не предполагал Бога, поэтому бабуля была анахронизмом. Когда она испустила дух, я выпил банку пива. В седьмом классе я раскрепостился, меньше было соглядатаев, старуха считала своим долгом докладывать обо всех моих промахах, или, как она говорила, «недоимках», на что я обижался, мне слышалось: «недоумок».

– Кумекать надо, – говорила она, шаркая тапочками.

– Бабуля, иди к себе, ты мешаешь делать уроки.

– Жизнь припасла тебе не один урок, да заранее видно по тебе, какие будут отметки.

И точно, первая отметина – шрам на лице, бабка, видно, была права, может, и Бог есть. Правда, вместо Преподобного пошел на матч Кубка конфедераций между Россией и Португалией. Естественно, наши проиграли, потому что нужно было всей командой поклониться мощам Николая Чудотворца. Вот Роналдо перед игрой крест нательный поцеловал и перекрестился. Быть им чемпионами с такой верой. Они и немцев одолеют – сегодняшних фаворитов.

Мы надорвались, крича на трибунах, голос сорвал, да что толку. Как у меня кулаки чесались, но в этот раз все матчи международные, Конфедерация, обложили со всех сторон. Полиция не разрешила ни фаеров, ни баннеров. Все закончилось баром – пивко да песни. Поорали в караоке.

Может, на чемпионате мира пробьемся в четвертьфинал. Выиграть матча три, четыре. А на Конфедерации все-таки выиграли немцы. Эх, наподдать бы им! У наших злости не хватает. Им не скажешь, как деду: «Спасибо за Победу». Нашим игрокам надо бы напомнить бесстрашных дедов, что одолели не команду, а европейскую армаду.

А сейчас мы установим лазерные пушки с отражателями и магнитным резонансом, выведем из строя любое их оружие, да улавливатели по периметру границы нового бактериологического оружия, что думают распылить на нас так называемые наночастицы. Умыть бы их чем-то мощным, чтобы оставили мысль о превосходстве. Уверен: наши умные головы работают над этим. Путин готовит сюрприз, над которым задумаются буйные головы на диком Западе.

Сейчас, когда пересматриваю домашнее видео, где отец запечатлел все мое детство, не могу поверить, что был таким веселым, беззаботным. Весь мир мне казался сплошным мороженым, вкусным, тающим от простого прикосновения языка. Я слизывал его, и жидкая струйка сладкого неба и солнца втекала в меня, проникая легким холодком. Было необыкновенно приятно, как и голос отца и смех матери.

Они любили друг друга, любили меня. Я это чувствовал, когда мать в приступах нежности прижимала к груди, когда отец брал за руку, и голоса у них были совсем другие. Я запомнил, как они шутили над собой, и что-то игривое было в этом.

Тогда впервые услышал слово «любовь» и стал понимать его значение, потому что, говоря его, мама гладила меня по голове, целовала лицо, глаза, нос, губы. Обцелует всего. От отца этого не слышал, был немногословен. Если улыбнется и скажет: «Молодец», – считалось заметным событием. Насчет нежности был прижимист в детстве. А уж, как говорят, в отрочестве и старше вообще об этом забыл.

Может быть, маме говорил о любви наедине, моей маме, свою же маму почему-то боялся. Прежде, в советское время, она работала заведующей детским садом, лучшим в Севастополе. В начале приезда показала грамоту, награды, думая этим вызвать к себе уважение.

Чтоб не раздражать отца, в первых поездках в Севастополь, когда повез нас показывать родственникам, поддакивал ей. Бабуля так и сыпала пословицами, поговорками, на все у нее припасены куплетик, песенки или считалки, умела с детьми работать. В Москву приехала уже старухой, только талдычила про Бога, будучи когда-то партийной. Сына наставляла:

– Живи по совести, честным не пропадешь. Ты хоть и начальник, а людей не обижай, я со своими нянечками в детском саду считалась.

– Мама, сейчас другое время, вы многое не знаете.

Потом его словарный запас пополнился выражениями.

– Как все надоело, – говорил с надрывом, раздражено.

Мама в чем-то его упрекала, спрашивала, где он был, и тоже в ответ кричала. «А как мне все это надоело!»

Но когда он во время очередной ссоры заявил, что уйдет и бросит ее, она разрыдалась, вызвали скорую. Никогда не забуду, как закатила глаза, у нее посинели губы, захрипела, я бросился:

– Мама, мама! – и тоже заплакал.

Потом мы ходили с отцом в больницу с цветами каждый день. Что уж он ей сказал, не знаю, но все улеглось.

Бабулю отец привез из Севастополя после того, как осталась одна. Потеряла мужа бабуля, что отслужил на флоте помощником капитана военного корабля 40 лет, начиная, как она рассказывала, аккурат после Победы. Списали его давно, но каждое утро ходил в порт посмотреть на рейде судно, ушло ли в плавание по заданию. Тогда плыл вместе с командой, вспоминая, как прежде отдавал команды по поручению капитана, как проверял готовность узлов. Подсматривал за судном скрытно, не хотел выдавать привязанность, боялся расспросов и избегал всех знакомых, потому как каждое слово в разговоре давалось с трудом, казалось таким тяжелым.

Груз привычки, а может, более того, любви, где каждая деталь корабля стала родной, где покачивание на волне просто необходимо организму, чтоб почувствовать, что жив, что плывешь.

Море, сопротивляясь манящей нескончаемой песне волн, лаская берег, ведет к горизонту всех кто отдал самому синему морю, Черному морю, когда-то Русскому морю, свое сердце. Качка, страх, дикая вода бушует, штормит, не дается человеку и кораблю оседлать вольную волну. Хочет сбросить с себя смельчака, судно кажется игрушечным, словно надоевшие чайки. Море заглотнет тех, кто решил, что с ним можно не считаться, шутить. Море терзалось мыслью, что его недооценивают, и требовало даже не уважения, а поклонения водной стихии.

Дед бродил по набережной, вдыхая соленый, влажный воздух, напоминающий запах рыбы. Он втягивал носом и думал, почему так коротка жизнь, и что скоро отправится в последнее плаванье, упакуют его в крохотную земную лодку и поставят на якорь вечности.

«Только бы мне снилось море, прозрачная чистая вода играющая бликами на солнце, буду смотреть в нее до бесконечности, растворюсь и стану маленькой каплей огромного океана бескрайней воды, стану рыбой какой-нибудь, хоть селедкой, а может, повезет – дельфином, и буду сопровождать корабли и спасать людей».

– Ну это ты, друг, загнул, – сказал себе, усмехнувшись на выдумку, и подумал: «Вот не зря говорят: пропитался морем, просолился океаном, – из меня до сих пор его дух не выветрился, с ним, видно, и кончусь. Что все о грустном, запою-ка «Севастопольский вальс», чтобы вспомнить, как прижимал молодые груди и сладкие поцелуи. Пока сердце мое стучит, корабельный колокол звучит». Когда уходил с корабля, ему рынду подарили, хранил ее как зеницу ока.