Сергей Авилов - Adelante, Гончар, adelante

И вот уже Глеб, каким-то образом очутившись рядом с Закиром, слушал его, пытаясь удержать в себе рвущийся от шмали наружу смех.

– Питерцы – лохи, понимаешь, Гончар? – с южно-русским, таким же, как у Глеба, «г» да еще и с легким кавказским акцентом вкрадчиво говорил Закир, наклонившись к лицу Глеба так, что тот слышал запах сена и гнилых зубов дагестанца. – Тут по-легкому можно жить. И телок иметь, и бабки…

Гончаренко как-то вскользь представил себе маленького кривоногого Закира в окружении обнаженных питерских телок.

– Питерские телки – такие давалки… Я тебя чувствую, – продолжал Закир. – Видишь, какая у меня шмаль?

Глеб кивнул. Шмаль – да, была отменная.

– Вот надо немного поработать, – он криво усмехнулся и отвел глаза, – и у тебя будет такая шмаль. Можно и «черным» обзавестись. Телки… – повторял он это слово, как заклинание.

– И что делать надо? – Гончаренко потеребил бородку, выращенную им как раз перед приездом в Питер. Мягкая черная бородка была чеченско-дагестанского типа, густо закрывавшая только подбородок.

– Лохов разводить на бабки.

– Ну это как? – Глеб, примерно уже зная ответ, хотел уточнений.

Закир сворачивал вторую папиросу.

– Много не будет? – засомневался Глеб.

Дагестанец криво и загадочно усмехнулся.

Потом они еще о чем-то много и сбивчиво говорили. А потом… Закир исчез. Так же незаметно, как и появился. Исчез вместе со сквозняком.

А Гончаренко долго и тоскливо рвало в туалете от выкуренного и выпитого. Ночью заботливый сосед (комнаты-камеры были рассчитаны на двоих) поставил рядом с его кроватью постыдный, как ночное судно, эмалированный таз.

Прошло два дня, а Закир все не появлялся. Глеб начал было надеяться, что информация, долетевшая до него со сквозняком, имеющим привкус конопли, так и останется пустой, брошенной на ветер болтовней. Когда на третий день Закир, негромко постучавшись, нарисовался на пороге комнаты Гончаренко, у Глеба внутри неприятно заныло. В Петербурге он стал вдруг забывать, что у молодых волков юга не принято сорить словами.

– Хэ-ге… Здоров! – ухмыльнулся Закир, поигрывая четками.

– Здоров, – хмуро отозвался Глеб со своей койки.

– Ну, ты как? – задал Закир вопрос, и у вопроса, как у чемодана контрабандиста, было второе, скрытое дно.

«Я не пойду», – приподнявшись на локте, мысленно ответил Гончаренко и неожиданно для себя небрежно произнес:

– Да… Нормально…

Закир сел на край кровати, широко расставив кривые ноги, наклонился к Глебу:

– Слушай сюда… Часов в девять на «сквозняке». Там на скамейке я подожду… – немногословный дагестанец не говорил загадками – «сквозняком» был прозван парк неподалеку от общежитий. Скамейка – универсальное место встречи посетителей «сквозняка». По чьей-то прихоти во всем парке была только одна скамейка.

– Ты обещал пацанчика…

– Обещал, – помедлив, согласился Глеб, плохо припоминая обещание.

– Ты ему сказал, что надо только в сторонке постоять, да?

– Да без базара… – Гончаренко лишил ответ определенности. Чтобы сказать «пацанчику» про «сторонку», надо было сначала найти такого пацанчика.

– Ну что, – в разговоре Закир делал тяжелые паузы, как будто обдумывая каждое слово, – тогда до вечера.

Он встал, и пружинная кровать под ним внятно и визгливо всхлипнула.

– А это чего? – вдруг мрачно заулыбался он. – Типа бабу, – тут он сделал бедрами однозначный жест, – и на всю общагу слышно? Понты такие?

Отвечать нужно было сразу. И лгать при этом, потому как никаких баб в этой постели Глеба пока еще не бывало.

– Так вон и двери картонные… – нашелся он.

– Да… – к счастью, не вдаваясь в подробности, подтвердил кавказец. – О, у вас тут по ночам визг стоит, – усмехнулся он. И Глеб опять нехорошо подумал о дагестанце. Никакого визга по ночам в общежитии не стояло. Более того, если в конце лета, при заселении, еще тут и там слышались пьяные ночные голоса, то с началом учебы эти голоса приумолкли. И Гончаренко мог бы поклясться, что Закиру все это было известно.

– Подзаработаешь – будешь местных телок мацать на стороне, – пообещал Закир напоследок, и в голосе его Гочаренко почудилась соринка издевки. Когда конец фразы долетел до Глеба, за кавказцем уже захлопывалась картонная дверь.

От него, Закира, в комнате остался запах его кожаной куртки, горелой травы и табака. Такие запахи сегодня имел персональный запах гончаренковской тревоги…

Он полежал еще немного, отдаляя то время, когда придется-таки встать, спуститься этажом ниже и постучать в комнату, где жил Влад, на которого Глеб и хотел попробовать примерить роль «пацанчика». А вернее – совсем не хотел, но обещание, данное Закиру, тяготило, как карточный долг, за неотдачу которого уже последовали угрозы.

– Да! – приглушенно донеслось из-за двери, до которой, превозмогая отвращение, добрался Глеб.

Влад лежал в той же, что и десять минут ранее Гончаренко, позе, заложив за голову большие руки. Ноги в синих трико были закинуты одна на другую. Серые носки подмигивали розовыми дырочками.

– Заходи, Гончар, – не меняя позы, произнес Влад.

– Чего делаешь? – зачем-то спросил Глеб.

– Домой хочу, – неожиданно отозвался Влад, почесавшись. – Чего в этом Питере делать? В институте сидеть? Я там вообще ничего не понимаю. Прикинь, Светлова сегодня отличилась…

– А дома ты что делал? – перебил Глеб. В том, в чем признавался ему Влад, Глеб боялся признаться даже самому себе.

– Да там хоть телевизор был! И матушка готовила…

– Гулять не пробовал? – Глеб услышал в своем вопросе отголоски превосходства. И с удовольствием отметил про себя этот факт.

– Да ты сам много гуляешь? – широко «акая», лениво отмахнулся Влад.

– Ладно, – отмахнулся Гончаренко, чувствуя, что положительный ответ не произведет впечатления. – Есть тема.

И сел на краешек кровати, копируя Закира, расставляя пошире ноги и наклоняясь вперед.

Молодые волки вышли на охоту.

Закир шел чуть впереди, расставив кривые ноги и зябко держа в карманах сжатые кулаки. Глеб и Влад молча двигались за ним – вожаком стаи. Невероятное богатство, добытое с минимальными усилиями, почему-то не неслось стремглав им навстречу. Прохожих в парке просто не было. Зато пошел мелкий, прерывистый, как пунктир, дождь. И перспектива разбогатеть все уменьшалась…

Матерчатые тапочки Глеба начали промокать. Ему тоскливо захотелось в свою комнату с лампочкой на витом коричневом проводе, к поношенным обоям, даже к конспектам с непонятными дифференциальными уравнениями, которые с легкостью фокусника писал и тут же уничтожал тряпкой молодой бородатый математик.

– Давайте перекурим, пацаны, – молчаливый и мрачный, Закир вдруг подал голос. «Пацаны» в его устах звучало извинением.