Виталий Гадиятов - Золото народа

Борис до конца просмотрел эту дедову тетрадочку и внимательно изучил обложку. Он зачем-то даже помял страницы и посмотрел их на свет. Больше ничего он там не нашел. Но по каким-то признакам решил, что списки написаны относительно недавно: вероятно, не более двадцати лет назад. Получалось, что это было намного позже основных событий, которые, как представлял Борис, происходили до войны.

«Возможно, – предположил он, – дед всё переписал с каких-то клочков бумаги, а может, даже написал по памяти. Только зачем он это сделал?»

«Вот там, на Колыме, дед, видно, и хапнул золотишка, – пришёл к выводу парень. – Значит, всё-таки есть это золото. Должно оно быть, должно. Надо его только искать. Золото где-то рядом, совсем рядом»…

От бывшего лагеря заключенных – поселка № 7 по схеме шла тропа, упиравшаяся в озеро, которое лежало далеко в горах. По прямой до этого горного озера было километров пятьдесят. Вот по этой тропе Иван и должен был идти. Тропа начиналась у подножия склона в густых зарослях стланика. Дальше она полезла на гору и пошла по кустам, которые теперь росли прямо на некогда набитой дороге жизни. Тропа постоянно петляла и местами обрывалась. И тогда Ивану приходилось напрягаться, подключая все органы чувств. Он бросал рюкзак и, как гончая, носился по кустам, пытаясь подцепить оборвавшийся след. Иногда он даже елозил на корточках, исследуя каждый клочок земли. Особенно доставалось на заболоченных участках. А они были везде: в долинах ручейков, на пологих северных склонах, на высоких плоских водоразделах. Под ногами булькала вода, и при каждом шаге брызги разлетались в стороны, попадая и на лицо. Вот здесь Иван по-настоящему оценил Петрухины сапоги. Ноги до колен были сухими, не трепались и штаны.

Местами на болотах, как грибы на хорошей лесной опушке, возвышались кочки. Кое-где они сплошь заросли багульником и голубичником. С непривычки эти участки так выматывали, а на болоте ещё досаждали комары, в воздухе постоянно стоял натужный гул, напоминающий звук пролетающего самолета. Комары роем летели за Иваном, и стоило ему только остановиться, как они облепляли его с ног до головы, лезли в рот, в глаза, набивались в одежду. Не спасала даже мазь, на которую он очень рассчитывал. Скоро Иван понял, что эта мазь хороша только до первого пота и пользоваться ей надо с умом.

С каждым шагом идти становилось трудней. Лямки рюкзака врезались в плечи. Приходилось их оттягивать и подолгу поддерживать. Так, с поднятыми руками, Иван и шёл. Какое-то время это помогало. А рюкзак все тяжелел и всё сильнее прижимал к земле. Мысли Ивана теперь всё чаще зацикливались на рюкзаке, как будто он был главным виновником всех трудностей, как будто только он один мешал ему идти. Постепенно его стало одолевать состояние безразличия: всё, что его окружало, переставало интересовать. Точно он существовал сам по себе, вне окружения. От усталости притупилось внимание, и Иван все чаще спотыкался. Один раз рюкзак больно ударил по голове и придавил к земле. Накатили предательские мысли: хотелось всё бросить и повернуть назад.

«Домой, только домой. Нечего здесь делать. Зачем мне этот лагерь? Ещё сто лет бы я о нем не знал. Пока не поздно, надо повернуть назад».

Но эти мысли надолго не задержались. Осталась только злость на самого себя, на то, что так мало прошёл и что его еле держат ноги. Иван громко выругался и, поправляя рюкзак, тяжело встал. Ныла ушибленная рука. Он снова пошел. Однако вскоре Иван опять почувствовал всю тяжесть рюкзака и его «острые», режущие до боли лямки. Усталость одолевала, заполняя каждую клетку его тела, завладевая сознанием.

Иван перешёл ручей, и тропа уперлась в крутую скалу. Цепляясь за острые камни, он полез наверх – туда, где светило солнце. Руки заныли от напряжения. На какое-то мгновение нога потеряла опору, и Ивана прошибло холодным потом. Он почувствовал, что из-под рук выскальзывает камень. С трудом успел перехватиться. Превозмогая боль, он подтянулся и вылез на ровную площадку, заросшую высокими лиственницами. Здесь было прохладно, обдувало легким ветерком. Между деревьями буйствовал редкий стланик. Под ним он увидел бордовые бусинки брусники, разбросанные по земле. Брусника перезимовала под снегом и будто снова ожила. Иван, бросив рюкзак, жадно ел ягоды.

Брусника уняла жажду, стало легче. А тропа, как ломаный график, то взбиралась на какую-нибудь безымянную вершинку, то прыгала на дно глубокого распадка.

На берегу ручья, зажатого с обеих сторон отвесными скалами, Иван остановился на привал. На перекатах ручеёк клокотал, облизывая пёстрые валуны, на ровных отрезках – замирал. И тогда он походил на спокойную тихую речушку, протекающую где-нибудь по равнине, на речушку, каких немало на Руси. Иван напился воды и прилег на разноцветную гальку. Он почувствовал себя так легко, словно потерял притяжение и парил над землей, он парил на облаке, а под ним проплывали леса и горы. Вот он увидел избу и хотел там приземлиться, но облако понесло его дальше. Потом внизу показалась река, а за ней огромное озеро и много-много воды…

Очнулся Иван оттого, что замерз. Хотелось есть. Он стал разжигать костер. Спички ломались, не загоралась бумага, а загоревшись, тухла. Наконец костер заполыхал. Пламя лизнуло новенькую алюминиевую кастрюлю, Ивана обдало сизым дымком. К нему примешивался запах чистой родниковой воды и живой благоухающей тайги. Дым потянуло вниз по распадку. Его прогоняло, как по трубе, и он не успевал подниматься. Только вдали дым собирался лёгким сизым облаком, медленно поднимаясь вверх.

Чай получился таким густым и таким вкусным, какого он никогда ещё не пил. В кастрюле он казался чёрным, как деготь, а в кружке был темно-вишневого цвета. Иван, обжигаясь, выпил подряд три кружки и только после этого стал есть. Как-то незаметно полегчало, вернулись силы, и вместе с ними пришло ощущение реальности. Иван смотрел по сторонам, любуясь окружающими скалами, ручьем. Вокруг всё было так прекрасно, что он ощутил какое-то новое, ранее ему не знакомое состояние души. Иван невольно подумал, что такую красоту можно увидеть и даже почувствовать, только испытав трудности, только пересилив себя. Тогда весь мир воспринимается иначе.

«Вот это, наверное, и есть та красота, которая может спасти мир, – любуясь природой, подумал Иван. – Это настоящее счастье».

За день Иван думал дойти до реки и там переночевать. По его расчетам, там была середина пути между трассой и озером. На карте река называлась Лекуана, а на схеме Ивана значилась как Куана. Что-то общее угадывалось в этих названиях одной и той же реки. По-видимому, со временем кто-то его перефразировал или, недослышав, назвал по-другому.