Станислав Федотов - Волны Русского океана

Знак информационной продукции 12+

© Федотов С. П., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

Январь 1781 года

20 января, сразу после Богоявления, Григорий Иванович Шелихов заехал к своему компаньону, Ивану Илларионовичу Голикову, поздравить с именинами.

Голиков встретил друга сердешного с распростертыми объятиями, даже не дал скинуть песцовую шубу с собольим воротником:

– Григорий Иваныч, дорогуша, наконец-то! А то приехал в наш стольный город и глаз не кажешь, ничего не расскажешь!

– Почитай, два года дома не был, сам понимаешь – соскучился, дочку впервой увидал… Теперь все расскажу, Иван Ларионыч, с тем и пришел. А пока прими наши семейные поздравления с днем ангела и скромный подарок. От меня и Наташи! – Шелихов вынул из подмышки что-то плоское угловатое, завернутое в кусок узорчатого китайского шелка.

– Что это? – спросил именинник, принимая подарок. – Ух ты-ы, тяжел, однако!

– А ты разверни, глянь, покуда я разболокаюсь.

– Прошка, прими шубу гостя, – рявкнул хозяин, и тут же возникший словно из ниоткуда кудрявый парнишка в белой рубахе и полосатых плисовых портках подхватил сброшенную Шелиховым зимнюю одежу.

Голиков тем временем сдернул с подарка обертку, повернул его к свету и остолбенел: из богатой рамы красного дерева с резными узорами на него смотрела величавая женщина в императорской короне. Точно такой портрет он видел в приемной губернатора, но тот был большой и написан красками, а этот – много меньше и собран из разноцветных дорогих каменьев, потому и тяжелый.

– Мать честная! – наконец вымолвил Иван Илларионович. – Вот это подарок так подарок! Парсуна самой царицы-матушки!

На глаза сорокапятилетнего купца первой гильдии, который, казалось, отродясь не плакал, навернулись слезы.

– Ну что ты, что ты… – обнял его Шелихов. – Вот уж не думал, не гадал, что так близко к сердцу примешь.

– Да как же не принять, Григорий Иваныч! Ведь благодаря заботе ейной, – Иван Илларионович склонил седую голову перед портретом, – я в нотариусы вышел, а теперь и до городского головы поднялся. – И Голиков благоговейно приложился толстыми губами к портрету государыни.

– Ну, насколько мне известно, в нотариусы ты попал еще при царице Елизавете, согласно Указу Правительствующего Сената, а до курского городского головы поднялся своим умом и усердием…

Разговаривая, они прошли в небольшую гостиную. По пути хозяин что-то шепнул вездесущему Прошке, и в соседней столовой зале засуетились, забренчали посудой. Иркутский домик Ивана Илларионовича был невелик, служил лишь для наездов по делам в этот далекий от родного Курска город, но в нем имелось все необходимое для проживания и приема небольшого количества гостей или посетителей – гостиная, столовая, кабинет, спальня, ну и, естественно, кухня, прихожая, веранда да широкий двор с хозяйственными постройками и просторной конюшней, в которой хрумкала сеном и овсом любимая тройка Голикова. Владея винными откупами в обеих столицах и Тобольске, а теперь еще и занимаясь, вместе со своим бывшим (правда, давненько бывшим, еще в Курске) приказчиком Шелиховым, пушным промыслом на островах Восточного океана, Иван Илларионович всюду выезжал по делам на своих серых в яблоках – двух кобылках и жеребце. Домик и хозяйство обихаживали экономка Агафья, кухарка Лукерья, конюх Фома да «казачок» Прошка. Все местные, все наемные, все усердно-безупречные. По крайней мере, при хозяине.

Семья Ивана Илларионовича, жена и трое детей, постоянно жила в Курске; Шелихов же, будучи сам из Рыльска, полностью уйдя в промысел морского зверя, поселился в Иркутске основательно, с юной женой, внучкой купца-старовера Никифора Трапезникова. Тринадцатилетняя красавица Наташа Кошелева с первого взгляда влюбилась в статного молодого приказчика иркутских предпринимателей Лебедевых. Да и сам Григорий оказался не промах: быстро понял, как завоевать доверие миллионщика Трапезникова – легко, не церемонясь, положил на себя крест двоеперстием [2] Староверы, или старообрядцы, крестятся двумя перстами, православные – тремя. То есть Шелихов из православия легко перешел в «старую» веру. . Но не только это «подкупило» старого людознатца Никифора – разглядел он в Шелихове недюжинный ум и хозяйственную хватку и, кроме немалого приданого за любимой внучкой, отписал зятю хороший куш из наследства.

– А чего ж подъехал один, без Натальи Алексевны? – с легким упреком спросил Иван Илларионович.

– Да Анечка малость приболела, а ты же знаешь, как она над дочкой трясется. Так что – не обессудь, дорогой мой заединщик.

– Ну ничё, ничё, Бог даст – все образуется, еще увидимся, почеломкаемся.

– А ты взавтре пожалуй к нам, на мои именины, вот и увидитесь. Да и Анечку тож. Ей же годок через неделю.

– Уже годок! – Иван Илларионович взмахнул руками столь энергично, что прошитая сединой окладистая борода плеснулась волной. – От, времечко-журавель! Летит!

– Ну какой журавель? – усмехнулся Шелихов. – Журавель по весне в одну сторону летит, осенью – в другую. А время – лишь к старости тянет.

– Иван Ларионыч, Григорий Иваныч, прошу к столу. – В дверях столовой залы появилась экономка Агафья, статная краснощекая молодуха в капоте, отделанном кружевами и цветными лентами, с кикой на черных как смоль волосах.

Компаньоны прошли за накрытый на два прибора стол, уставленный блюдами с закусками, штофами с настойками и наливками и прочей мелочью – хрустальными плошками с хреном и горчицей, мороженой клюквой и брусникой, с грибками – солеными да маринованными, с орляком [3] Орляк – папоротник. Заготавливают и тушат молодые побеги. тушеным да колбóй [4] Колба́ – черемша сибирская, лук победный. квашеной. Посреди главенствовала плетеная хлебница с крупно нарезанными ломтями недавно испеченного, духмяного ситного хлеба.

– Агафья, садись с нами, – пригласил Иван Илларионович. – Укрась наш суровый мужеский обед своими женскими прелестями.

– Уж вы скажете, Иван Ларионыч, – засмущалась экономка, однако живенько принесла еще один прибор и устроилась на противоположной от хозяина стороне стола.

Голиков разлил всем кедровой настойки, Шелихов поднял свою чарку и встал:

– Сегодня день пророка Иоанна Предтечи, а значит, и день ангела нашего уважаемого хозяина. Я пью твое здоровье, Иван Ларионович, потому как ты в скором времени явишься предтечей нового великого дела.

– Это какого ж дела? – взволновался Голиков. – Чтой-то я не ведаю…