А. Сербенчук - Моменты из жизни Господина Чернильникова

Я остановился и посмотрел на него. Несмотря на злобу, на его морде, как ни странно, можно было увидеть огромную печаль, он будто бы злился для того, чтобы никто не видел ее. Когда он приподнялся, я заметил, что он сидел на том самом синем кафтане, в котором Чигирин ходил вместе с ним на охоту. Он охранял его как зеницу ока, не желая никому отдавать.

В следующую минуту я сделал то, что не делал никогда прежде – опустившись на колени, смотря на сеттера, который не прекращал скалиться и рычать на меня, показывая свою готовность атаковать, лег на пол, на прекрасный паркет в кабинете Чигирина и закрыл глаза. В тот момент я не осознавал, какая опасность мне грозит в таком беспомощном положении, находясь в одной комнате с обозленным животным.

Кто-то осудил бы меня, но только не сеттер.

Послышался прыжок с софы и звук собачьих когтей, скребущихся о пол. Я, так и не открывая глаз, почувствовал, что сеттер приближается ко мне. Он подошел, опустил свою морду к моему лицу и обнюхал меня, после чего резко фыркнул, сбросив запах, и обдал меня маленькими капельками, слетевшими с его мокрого носа.

Несколько секунд спустя я почувствовал тепло. Тепло собачьего тела. Сеттер лег рядом со мной. Я услышал… Звук капающей воды. Но откуда ей быть здесь? Медленно открыв глаза, увидел. Из глубоких янтарных глаз сеттера, стекая по каштановой морде, текли слезы. Если бы я сказал кому-нибудь о том, что я видел, как из собачьих глаз катятся слезы, никто не поверил бы мне.

Боль разлилась в груди и животе. Я аккуратно положил руку на густую каштановую шерсть. Сеттер вздрогнул, однако не ушел. Несмотря на время, проведенное с ним на охоте, мне так и не удалось потрогать его, но сейчас я плавно водил рукой по его немного волнистой шерсти. Она оказалась не такой жесткой, как у всех собак, а мягкой, словно из шелка. Гладя сеттера, я начал говорить с ним:

– Ну что же ты, не плачь, прошу тебя. Он был честным человеком и благородным господином… Именно поэтому он смог воспитать тебя таким. Достойным, смелым, преданным.

Я говорил слова сожаления собаке, а не сыну Чигирина, как это было положено, однако сеттер выражал большую скорбь по своему хозяину, нежели Антон Гурьевич по своему отцу.

В комнате стало тихо. Больше не было слышно звука капающей воды, только лишь мое дыхание и размеренное дыхание сеттера.

Я обнял его. В тот момент, мне казалось, что я знаком с этой собакой много лет и много лет она мой верный друг.

Сеттер начал привставать, я привстал за ним. Подойдя к софе, на которой он недавно лежал, он стащил синий кафтан и подошел ко мне. Держа его в зубах, он смотрел мне прямо в глаза. В следующую секунду сеттер сделал то, что заставило мою душу трепетать от гордости и сентиментальности. Синий чигиринский кафтан лег ко мне на колени. Это был не просто кафтан, это были преданность и доверие. Я потянулся к сеттеру и, обняв его, услышал, как его хвост-метелка робко стучал по паркету.

Дверь тихо и аккуратно открылась, Антон Гурьевич с опаской зашел в комнату, как вдруг… Изумленно застыл, наблюдая удивительную картину: крепко обнявшихся двух друзей, кафтан преданности и следы высохших слез.

Разжав объятия, я подошел к Антону Гурьевичу, держа в руках кафтан. Сеттер поплелся за мной.

Смерив меня и сеттера взглядом, он устремил свой взор на кафтан. Я протянул ему предмет памяти об отце, но… Он не взял его, сказав:

– Заберите его, он вам еще пригодится, Комете он очень нравится.

– Комете?

– Сеттеру.

Мне стало почему-то внутри и смешно, и радостно, и удивительно, ведь именно слово «комета» пришло мне в голову, когда я впервые увидел его, а он и вправду оказался настоящей хвостатой Кометой.

Но погодите…

– А как же это связано, Антон Гурьевич?

Антон Гурьевич, вздохнув и натянув грустную улыбку, в которой, однако, читалась нотка облегчения, сказал:

– Он не принимает нас. Он чахнет с каждым днем все больше и больше. Так зачем губить это хоть и озлобленное, но незлобивое существо? Пусть лучше он будет цвести рядом с тем, кому предан, чем вянуть с теми, кого в упор не хочет видеть.

Я хотел было что-то сказать, даже не знаю, для чего, скорее, из правил хорошего тона, но Антон Гурьевич прервал меня, будто прочитав мысли:

– Нет, Господин Чернильников, не отказывайте, прошу вас.

– Чем я могу…

– Ничем, вы уже оплатили, – ответил коротко он.

Я забрал собаку, не в состоянии отказать ни Антону Гурьевичу, ни Комете. Уходя из дома, я откланялся. Отдаляясь от дома, спиной я все еще чувствовал Чигирина-младшего, однако повернувшись, увидел, что мрачный его силуэт исчез в глубине недышащего дома. Он абсолютная тень своего отца.

Комета тянул меня за короткий поводок, мысленно спрашивая или будто бы прося: «Пойдем отсюда, назад дороги нет, впереди только новая жизнь».

Моя экономка Мария открыла нам дверь и застыла не только с удивлением, но и с настоящим восхищением. Она впустила нас. Когда мы зашли с Кометой в дом, дом теперь не только мой, но и его, он остановился в прихожей, посередине, и начал осматриваться вокруг.

– Ну же, мой хороший, осмотрись, – сказал я ему, и он прошел в гостиную, смотря на всю новизну вокруг.

– Никогда не видала таких собак, – сказала Мария.

– Я тоже, – ответил я.

Спустя пару дней, когда, гуляя, мы проходили через тот самый парк во французском стиле, в котором я впервые встретил его, мне в голову пришла совершенно шальная мысль, недостойная знатного господина. И что же я сделал? Конечно же, осуществил ее!

Я отпустил Комету с поводка и побежал по аллее, зовя его за собой.

Мы бежали вдвоем. Я смеялся, сеттер радостно лаял, а отдыхающие в парке ошарашенно смотрели на нас и скорее пытались отойти в сторону. Совершенно не удивился, если бы завтрашние утренние газета пестрили заголовками о сумасшедшем редакторе.

Вровень с лежанкой сеттера стояла небольшая скамейка, я заказал ее у мастера, а на ней лежал аккуратно сложенный синий кафтан.

Я все-таки выпустил статью, однако пришлось дописать одну маленькую, но очень важную строчку: «Памяти Гурия Афиногеновича Чигирина». Позже я самостоятельно занимался расследованием его смерти, однако это совсем другая история.

Когда плачет человек, собака утешает его. Но когда плачет собака… Далеко не каждый может понять ее, ведь она не может сказать, что ее тревожит. Но ведь собака тоже ничего не спрашивает. Она живет ради человека, именно поэтому она счастлива и непременно старается поделиться своим счастьем с вами, когда вы грустны. А мы же, люди, в водовороте забот, открывая глаза поутру, совершенно забываем о том, что должны жить ради друг друга. Так почему бы нам не жить и делиться душевным теплом так же, как собака? Ведь когда мы делимся им, мы делаем счастливыми не только окружающих, но и самих себя.