Миша Токарев - Матрас, сохранивший наши следы

© Миша Токарев, 2019

ISBN 978-5-4496-2228-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я глядел на урановый дождик. Дождик, скользящий по трубке желточного червячка прямо в мою вену. Из вены торчал осколок еловой веточки: этот осколок был проводник – между янтарной кислотой и целым легионом витаминок. В мерности капель я разглядел целую поэзию, ритм, поэтику жизни и смерти. Перекрой дождь и ты умрешь, запусти – расцветешь геранью на кирпично-осыпавшемся подоконнике.

По другую сторону осколка, вернее в точке вхождения находилась шизофрения, неврозы, и прочее, прочее, что выявляется у каждого шестнадцатилетнего подростка, однако, мне было двадцать два. И этот ангельский дождик прояснял объективом зенит мою голову, чистил щеткой и тайдом печень – словом, дождик совершал очистительно-успокоительные действа.

Под потолком в панцире сетки шли новости. Рябило, но разглядеть силуэт диктора было вполне возможно. Вспомните… хотя, не буду занимать ваше воображение чужими находками. За решеткой телевизора говорили о взрыве газа, обваливались дома, изобретали подводных коров, строили межзвуковые пылесосы.

Катастрофически хотелось курить, но в палате не было даже паршивого окурка. Цинковый дождик отшлепал свое. Медсестра, наряженная явно по последней медицинской моде, как в самом дорогом кафе предложила мне набор нейролептиков, только в отличие от кафе употребить пришлось все и сразу, запив из картонного конуса с водой, в которую закрались песчинки.

Прозвучала воздушная сирена, означавшая завтрак. И мы строем в двадцать человек разных национальностей, верований, физических и умственных способностей – плелись в столовую. Нас сопровождали четыре мужчины с дубинками и электрошокером. Но главной была та самая медсестра, одетая по моде, по самой последней моде медсестер психиатрических диспансеров.

P.S. После укола аминазином я спал безгрешным одностворчатым моллюском. Ничего не снилось, сны уже были закодированы в моей голове: сто килограммов тульских пряников, танцующих, как тот кореец из youtube. Спиральные коровы, ведущие по лабиринту из свежевыжатого сока. А потом я оказался на поляне схожей с поляной Тарковского. Моя жена сидела на заборе, опустив веки глаз, я же наоборот глаза открыл.

У меня произошла мысль о том, что лишь одна женщина, пусть и ничего себе, способна управлять десятком взрослых и вполне себе образованных мужчин: явилось неким откровением для меня. Возможно, на следующие недели, а может, и месяцы у меня освободилось чуточку времени. Времени – не разобраться в природе женского доминирования, пусть подобными вещами страдают немецкие, с заплатами на ветхих рукавах ученые. Они любят пожёстче, кажется. Мне бы простым языком описать свои нынешние, смешные, нелегкие, как однокилограммовые гантели – отношения.

– Осмысленные рисунки это как макароны по-флотски из бетона. – то есть я сказал примерно то же самое, после чего блестючая вилка вошла в мою щербатую щеку и, кажется, даже зацепила и без того ужасающий язык.

– Пппробэри. – пролепетал я, и в спешке опрокидывая салаты, распластанные на кривобоких тарелках, купленных на распродажах, вскочил на ноги.

– Ты говорил, что, в отличие от всех видишь мое искусство. Видишь! – повторила она, точно наличие моих хромосом вызывало сомнения.

Я старался остановить кровь, кровь человека, сделавшего неплохую карьеру библиотекаря. Щеку я обильно поливал шампанским. А, сочащиеся багровым позором ранки – пытался стянуть пальцами. Но женщина все кричала и кричала и кричала. Прямо недорезанной рождественской свинкой. Свинка: я сказал так, чтобы добавить чуточку романтики.

Наконец, она соизволила принести перекись водорода, иголку и нитки, непразднично черные. И принялась обрабатывать и зашивать мои стигматы.

– А! – высказался я.

– Заткнись! – парировала она.

– Больно, черт! – возмущался я.

– Я тебе шею сломаю! – увещевала женщина.

– Милая, по-моему, все?

– Я скажу все, когда будет все, понял, дебил дебильный?

Обнявшись: плечом к плечу – для тех, кто не смог себе представить; мы глядели салют за окном. Плед на наших плечах, в застарелых катышках, сносно согревал. Щека почти не болела. Время от времени мы делали долгие глотки глинтвейна прямо из бутылки. В какой-то момент она сказала: с рождеством, любимый.

– С рождеством, дорогая! – подытожил я этот праздничный вечер.

Исторически так сложилось, но маленькие дети меня не любят. У витрины охотничьих ружей я утопал мало по малу в сугробе, в ожидании своей женщины, работающей на постоянной основе.

Оттого это ее пренебрежительное отношение ко мне. Все верно, я почтовая марка, наклеенная на письмо 1991 года, но письмо со мной – наклейкой давно утеряно в инфернальных глубинах посылок с разных американских сайтов. Произошел ПУТЧ, а ведь кто-то даже не знает об этом, письмо не вскрыто и не прочитано адресатом.

Толпясь, кучерявые, толстые, прыщавые и прочие овощи жизни бросали мне в лицо шарики снега. Смеялись рекламным смехом, их ждал колледж, место старшего менеджера, их ждали вялотекущие родители. Выдернувшие их из небытия лишь потому, что подошло время. Время, милые люди, не пришло и не придет никогда. Время это шмат мяса, упавший с тележки. Этот шмат будет грызть волк, не календарный добряк, а зверь, способный перекусить гортань человеку.

Я, кажется, отлучился от охотничьего магазина и выпил сидра; литр, может, два, но точно меньше трех. Женщина никак не спускалась, а я никак не мог подняться с этой рахиточной скамейке на остановке. А меж тем проплывали троллейбусы, напоминающие своими шкурами море, а усами-шипами раков отшельников. Я смутно предполагал, что в одно из таких чудищ сядем и мы. Ибо вдалеке, которое несколько дальше супермаркета – показалось пальто моей женщины. Красивой женщины в красивом замшелом пальто.

– Ура, театр! Захар, мы, правда, пойдем в театр? Это ж, когда было, мы тогда еще студентами были. – тараторила радиоактивным дождиком, съедающим волосы любовь моей жизни.

– О, да, пуговка, мы идем в театр.

– А постановка экспериментальная ты говорил, что твой товарищ устроил настоящий перфоманс!

– Да, Наташенька, экспериментальней не придумаешь.

– А я надену свое новое платье, ну, то, полулатексное? Ну, пожалуйста.