Егор Авинкин - Город без памяти

Всё было так правильно.

Когда всё закончилось, я откинулся на подушку. Посмотрел на свет неопределённого времени суток, пробивающийся из-под тяжёлых штор. И вслушался в единственный живой звук, нарушающий гнетущую тишину дома – её дыхание рядом, в сумраке.

Мы встречались не чаще пары раз в неделю. После работы я приезжал к старому дому. Иногда мне нужно было подняться на три этажа вверх, чтобы позвонить в её дверь, а иногда она сама сидела на ступеньке, поджидая меня рядом с моей дверью. Мы никогда не заходили к ней. Нас влекла моя квартира, и мы врывались в неё, путаясь в одежде, ремнях и застёжках, и наполняли это старческое жилище бесстыдным наслаждением жизнью. А когда этот зов замолкал в нас, получив желаемое, она засыпала, лёжа на мне, а я, как и в первый наш день, слушал её дыхание.

Со временем квартира стала наполняться и другими звуками. Может, мы привлекли их своей нескромностью, а может (и это мне кажется более правдоподобным), просто мой слух утончился настолько, что стал различать все эти мелочи – шаркающие шаги соседа за стеной, свист чайника, детские крики во дворе, да таинственное поскрипывание дореволюционного паркета, объяснить которое можно было либо мышами, либо дыханием старого дома.

Моё отношение к квартире стало меняться. Потеряв ностальгию детских воспоминаний, она наполнилась другими эмоциями, потерять которые я боялся ещё больше. И я старался не думать о том, что рано или поздно квартиру нужно будет продать. Я уже больше месяца не звонил риэлторше, хотя уверял свою жену, что вынужден по несколько раз в неделю показывать квартиру возможным покупателям. Я гнал эту мысль от себя, когда вставал с кровати, накидывал на себя что-нибудь из одежды и шёл на кухню варить кофе. Если она приходила вслед за мной и обнимала меня сзади, мысль о продаже квартиры окончательно растворялась в моей голове. С кружкой кофе я усаживался в кресло-качалку, рядом с торшером, и лишь для виду брал с полки книгу – я знал, что она не удержится и сядет ко мне на колени. Она будет рассказывать, а я буду слушать её истории об этом старом доме, в котором она выросла. Всё здесь для неё было наполнено смыслом, и там, где я видел голые стены, она видела воспоминания, насыщенные измерениями, запахами, звуками и эмоциями. Она всегда с уважением говорила о доме, словно о живом существе. Она пыталась почувствовать его настроение, синхронизироваться с его существованием. Я смеялся над ней. Она даже говорила, что в доме живёт привидение – я смеялся ещё громче, сильнее прижимая её к себе на случай, если она вдруг обидится и попытается вырваться. Она и не думала обижаться, она продолжала рассказывать, что привидение это видела ни кто иная, как моя родственница. И именно в этой квартире. Надо было упомянуть это в объявлении о продаже, дурачился я. Глупый ты, шептала она, прижимаясь губами к моему уху, представь, что оно сейчас нас видит. Что они все, кто здесь есть, нас видят.

А я наслаждался нашим единением и наслаждался уютом, в котором оно происходило. И чёрт с ними, с осыпающимися стенами, старыми обоями и даже с привидением. Теперь квартира была ценна мне более важными вещами. И когда я возвращался к себе домой, в свою светлую и просторную квартиру в новом районе, к жене, чьи спящие очертания я угадывал под одеялом, осязаемое отсутствие этих вещей наваливалось на меня, и в первую очередь мне не хватало прикосновения этих губ, и их горячего шёпота мне в ухо.

Так заканчивалось лето.

3

Непрекращающийся шум. Я закрываю уши ладонями, зажимаю голову между колен. Всё равно слышу. Стены дрожат мелко, вибрируют. Может, от того, что невидимые насекомые прокладывают в них свои тайные ходы и снуют туда-сюда. И смотрят на меня. Я чувствую на себе взгляды. Когда я закрываю глаза, на меня накатывает странное ощущение – то ли тело моё расширяется и заполняет собой всё свободное пространство, то ли, наоборот, сама комната, скрипя лепниной и сминая ломкие обои, сжимается вокруг меня.

Шум в квартире нарастает. Всё находится в движении, не заметном глазу – стены, паркетные полы, стулья, шторы, даже ванна. Всё скрежещет, гудит, дрожью проходит через мой затылок. Вокруг меня жизнь – холодная и сухая, как извёстка на ощупь. Это уже не дыхание, теперь это больше похоже на пищеварение. Квартира пережёвывает и переваривает меня. И я этому рад.

Её больше нет. Теперь я один. Её соседка говорила мне что-то про несчастный случай, какая-то неисправная розетка… Какие-то глупости. Я не стал слушать дальше, я просто отпустил кнопку её звонка и спустился к себе. Как её могли увезти, в какой ещё морг? Нет, нет, этот дом ни за что бы её не отпустил. Просто он забрал её. Растворил её в себе.

В кладовке я нашёл молоток и гвозди. Взял с антресолей старые доски. Закрылся в спальне и заколотил двери изнутри. Мне нельзя уходить. Она где-то здесь, и только в этом адском шуме я могу расслышать её голос.

Я предлагал ей уехать вместе со мной. Я просил её бросить всё – эту жизнь, этот город, этот дом. И, конечно, бросить эту квартиру. Продать её невозможно, я был бы её вечным владельцем, но хотя бы не видеть её, кроме как в документах. Она говорила, что подумает. И с тоской оглядывалась вокруг, и видела старые стены вокруг себя – наверняка она видела много больше, чем мог разглядеть я. Чёрт его знает, что именно, но уже по одному её взгляду я понимал, что она никуда не уедет. Я обнимал её, словно пытаясь стать с ней одним целым. Но тут же под пальцами мне мерещилась ледяная, чуть влажная штукатурка. И я уже знал, что проклятый дом запустил в неё свои метастазы.

Теперь я сижу один в спальне. Мне нужно сосредоточиться. Я смотрю на свои скрюченные пальцы, потом убираю их от лица. Успокойся. В этом шуме мерещится многое – и шорох омерзительных тварей в стенах, и вой соседей, и плач моей жены, и могучее, старческое дыхание старого дома. Нужно лишь прислушаться. Ещё чуть-чуть – и я услышу её голос.

И какое-то время спустя я слышу её. Глаза увлажняются, это слёзы счастья. Господи, я так испугался. Но теперь-то всё хорошо, правда? – шепчу я. Правда, отвечаешь ты. Я тихо смеюсь её голосу и спрашиваю – ты не замерзла? На дворе осень, сквозняк задувает в старые щели, мои пальцы дрожат от холода. Да, – отвечаешь ты, – мне холодно. Разожги огонь.

А началось всё с того, что в офисе закончилась бумага для принтера. Разумеется, Маша забыла заказать, она постоянно забывает. Потому что вечно хихикает над чем-то в своём телефоне. А мне срочно отчёт нужно было напечатать. Маша надулась, когда я на неё прикрикнул, и с ледяным выражением лица стала звонить, бумагу заказывать. Доставка только на завтра, сегодня все курьеры уже заняты. Ну и чёрт с тобой, думаю. Погуглил канцелярские магазины в округе – и точно, в четырёхстах метрах от офиса есть один. Не сетевой, как обычно. Называется «Монпарнас». Я накинул пальто и побежал. Так быстрее получится, бумага-то сегодня нужна.