Виталий Гитберг - Другого выхода нет

22-е февраля.Меня переместили в отделение терапии D3. Несколько лет назад у меня уже был опыт пребывания под общим наркозом при небольшой операции, продолжавшейся чуть меньше часа. Тогда я пришёл в себя, примерно через час. Сейчас я начал отходить от анестезии часа через 2 и понемногу стал воспринимать окружающую обстановку.

Обычно пребывание в реанимации продолжается 24 часа. Меня перевели в терапию уже через 18 часов. Оказалось, что моё сознание полностью прояснилось к этому времени, хотя говорят, что последствия наркоза проявляются в течение нескольких месяцев.

Я испытываю ощущение надёжности за свое состояние, а моё отремонтированное сердце переполнено чувством глубочайшей благодарности хирургической команде, и, прежде всего, доктору Гленну. Почему-то уверен, что он всё сделал блестяще.

В чём будет заключаться выхаживание меня в отделении D3, я представлял плохо. Но, было ясно, что после такой тяжёлой операции потребуются значительные усилия медперсонала, чтобы вернуть меня к более-менее нормальному самочувствию. Выздороветь можно только при очень хорошем уходе.

Ещё в Советском Союзе я знал, на примере моих родных и друзей, что послеоперационная терапия это ответственейший этап после любой хирургической операции. А теперь это решающий компонент в моём лечебном процессе. Не могу помнить, что происходило со мной во время операции, хотя это было бы очень интересно, но послеоперационную стадию, я постараюсь как можно подробнее задокументировать.

Помню, как в Союзе даже высокопрофессиональный хирург сетовал:

– Мы можем делать самые сложные операции, но не в состоянии выходить прооперированного больного. Из-за отсутствия обученного медицинского персонала не можем обеспечить постоянный уход, не хватает лекарств, приборов, оборудования, материалов и т. п.

Физически операцию я не ощутил, хотя и знаю, что она была очень тяжёлой для всех её участников: физиологически для меня, технически и эмоционально для хирурга и его помощников.

Операция – ключевой этап процесса лечения, но только начальный, и эта мысль настраивает меня на терпение. Впереди ещё долгий процесс реабилитации, в котором главную роль играет медицинский персонал, но и от меня многое зависит.

К моменту перевода в отделение терапии D3 я уже был в полном сознании и адекватно воспринимал всё происходящее.

Меня привезли в 3-местную палату, в бокс, который был ближе к двери и туалету, и переложили на кровать. Другие два бокса уже были заняты.

Вскоре приехали мои родные. Вике не понравилось, куда меня положили. Ему показалось, что в палате тесно и в моём боксе темно. Такое впечатление создавалось ещё и потому, что в мой бокс набилось много народа. Кроме медсёстры ещё добавились мои родные. Соседство туалета и близость к входной двери означали, что будет шумно и мимо меня будет большое хождение.

Вика посчитал, что я слишком тяжёлый больной, чтобы лежать в такой беспокойной обстановке. Комфорт, которого я буду лишён, тоже важный лечебный фактор. Возможно, что Вика преувеличивал эти неудобства, но решил пойти и потребовать, чтобы меня перевели в 2-местную палату.

Удовольствие это не дешёвое, стоит 240 долларов в день.

Я пытаюсь протестовать, ведь разница всего в одном боксе. Но Вика настаивает:

– Не бери в голову. Это моё дело. Операция стоит, наверное, больше 30 тысяч, мы за неё не платим, и будем жалеть 1,5–2 тысячи.

Через короткое время Вика пришёл с двумя медсестрами, которые очень быстро и, как мне показалось, очень охотно перевезли мою кровать в 2-местную палату.

Наверное, для них легче обслуживать, когда в палате меньше народу.

В новой палате, кроме меня, пока больше никого нет.

Комната просторная, мой бокс возле окна. Для меня всегда очень важен дневной свет и возможность видеть природу. Я люблю, когда она как бы входит во внутреннее пространство, зрительно раздвигая его. Конечно, намного лучшая обстановка, чем в предыдущей палате, сразу воздействовала на меня психологически очень положительно. Но особенно было приятно, что это организовал мой сын. Забота близких и друзей стала важнейшим фактором, поддерживавшим моё бодрое настроение во всё время пребывания в госпитале.

Соседний бокс без окна, но гораздо больше, за счет широких проходов, примыкающих с торца и вдоль кровати. Видимо, он уже был забронирован для кого-то, кто имел медицинскую страховку, дающую право на одно и двухместную палату.

Туалет расположен недалеко от входа в палату, так что к нему всё-таки надо пройти некоторый путь от моего бокса. Перед входом в туалет умывальник, встроенный в широкую гранитную столешню, мыльница и розетка для электрической бритвы или других приборов. Никаких специальных приспособленийдля больных не было. Туалет здесь походил больше на гостиничный.

Я полагал, что после такой сложной и опасной операции доктор Гленн будет часто общаться со мной. Всё-таки это он её делал. Думал, что он будет ежедневно наблюдать за моим лечением. Может быть, так и было, но без общения со мной. Я представлял себе, что доктор Гленн придёт ко мне и скажет что-то подобное тому, что он говорил моим родным об операции.

Для меня контакт с тем, кто резал меня, как курицу, потрошил моё сердце, вырезал и вставлял в нём клапаны, думаю, был бы очень важным, полезным и интересным. Но этого не произошло, скорее всего, из-за нехватки времени.

Зато появилась помощник врача, Кэтлин. Энергичная, деловая, симпатичная, похожая на россиянку, довольно молодая женщина.

Сказала, что будет отвечать за моё лечение.

Кэтлин спрашивает:

– Ты помнишь, какой сегодня по-счёту день после твоей операции?

Отвечаю:

– Второй.

– Неправильно, первый.

Заставила меня ненадолго сесть. Я чувствовал большую слабость, очевидно, ещё и из-за аритмии и очень частого пульса.

Оказывается, сразу после операции мой пульс был 180, и меня только тогда перевели в терапию, когда в реанимации его снизили до 115–120.

Мои впечатления о том, что происходило со мной до и после операции, не отражают мои глубокие знания в терапии. Но всё же, я не совсем далёк от медицины, будучи её многолетним пользователем.

И всё же надеюсь, что мой опыт пациента может представлять интерес не только для широкой публики, но и для медиков.

Хотя мы с Таней довольно давно уехали из Советского Союза, но ещё не совсем привыкли к канадской системе медицинского обслуживания. Невольно сопоставляем её с той, которая была в СССР. В памяти сохранились некоторые санитарные правила, соблюдаемые при посещении советской больницы.

Но, когда меня положили в отделение послеоперационной терапии, то Таню удивили канадские правила: