Анатолий Цыганов - Тридцать седьмой год. Повесть. Рассказы

– Выгружайсь!

Опьянённые хлынувшим в вагоны чистым воздухом, пошатываясь, стали выпрыгивать из вагонов сначала мужики, а за ними женщины и дети.

Охрана велела всем строиться в колонну. Отобрав двадцать пять человек, разбили людей на пятерки, и приказали разгружать вагоны с сельхозинвентарём на подводы, которые подогнали к тупику. Игнат попал в одну из пятёрок и разгружал лопаты. Он с трудом таскал тяжёлые связки, еле передвигая ноги. Сказывалось постоянное недоедание. И без того скудный паёк он делил с детьми, которым не полагалось полноценной пищи. Невыносимо было смотреть в голодные глаза, и кусок не шёл в горло, поэтому к концу поездки он ослаб настолько, что с трудом двигался. Закончив с разгрузкой, Терентьев, шатаясь и падая, бесконечно подгоняемый охраной, присоединился к семье. Неровный строй в сопровождении конвоиров с собаками медленно двинулся к городской пристани, где возле причала стояла порулазвалившаяся баржа. Снова началась погрузка. Затем толпу загнали в трюм и задраили люки. Вечером подогнали пароход, который зацепил развалюху и медленно потащил вниз по Оби.

Уже сутки пароход с громким названием «Пролетарий» тянул по Оби баржу из Томска в Нарым. Сто двадцать семей спецпереселенцев кое-как разместили на старой посудине с полусгнившими бортами. Перед отправкой каждой семье выдали по ведру для отправления нужд. Начальник охраны, свирепо вращая глазами, предупредил: если кто нагадит на палубе, а тем более в трюме, будет слизывать языком. Только один раз в день охрана разрешала выносить вёдра и сливать за борт испражнения. От вёдер с испражнениями и от скученности переселенцев в трюме стоял невыносимый смрад. На второй день пути, задыхающиеся в зловонном воздухе, люди стали стучать в задраенные люки с требованием прогулок и выхода на палубу. Начальный ропот перерос в явное неповиновение охране. Стали раздаваться крики о том, что лучше пусть всех перестреляют, чем задыхаться в трюмном аду. Рядом с семьёй Терентьевых сидела худая девушка с лицом землистого цвета. Надсадно кашляя, она старалась подползти к щели в люке, но при этом перекрывала хоть и небольшой, но приток живительного воздуха. Отец девушки, не переставая, оттаскивал от люка соседей.

Тарас кое-как обустроился с семейством в углу трюма. Рядом маялись многочисленные дети, одетые в лохмотья, грязные, с язвами на лице и руках. Дети постоянно хныкали и непрерывно просили есть. Дядька в драном треухе вполголоса рассказывал печальной соседке, закутанной в пёстрый платок, о своих мытарствах:

– За что меня Советская власть возненавидела? Земли-то всего кот наплакал. Васька-комсомол на собрании список зачитал. «Мироед» – говорит. А у меня восемь ребятишек, и все есть хотят. С энтим списком с городу уполномоченный по деревне пошёл. А с ним пятеро красноармейцев, у кажного винтовка. И что яму моя семья? Сказано: мироед, и вся недолга. Ворвались ночью. Всех на улицу. Даже взять с собой ничего не дали. Той ночью почтальона арестовали, ветеринара забрали, доктора, учителей двух, всех забирали. Через дом они жили. Что деется в стране?

Женщина вздохнула и вытерла концом платка проступившие слёзы:

– У нас всю скотину увели: корову, пару лошадей, свинью, а нас выгнали из хаты. Прямо на улицу. Отчего выгнали? Не хотели вступать в колхоз. Ну, а потом – куда деваться! – поступили в колхоз, робили все. Не помогло. Всё равно кулаки.

Женщина разрыдалась, а дядька повернулся к Игнату и снова стал что-то говорить. Но тот уже не слушал, занятый своими мыслями.

Духота становилась невыносимой. В конце концов, общими усилиями удалось приподнять крышку люка. Охрана решила припугнуть, стреляя в воздух, но громкий стук и крики спецпереселенцев вынудили принять компромиссное решение о частичном проветривании трюма и разрешении часовых прогулок по десять человек.

Измождённые люди с трудом выползали из люка, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сырая одежда не согревала. Весенний ветер пронизывал насквозь. Матери с трудом старались согреть детей, одетых в латаные-перелатанные лохмотья. Начались простудные заболевания. От тяжелейшей пневмонии скончалось несколько грудничков. Тогда же умерла девушка, сидевшая рядом с Терентьевыми. Начальство вынуждено было причалить баржу к берегу, чтобы похоронить детей. По берегам ещё кое-где лежал снег, и по реке плыли льдины. Баржу с трудом подогнали к голому обрыву. Родители под охраной вынесли закутанные в серые грязные тряпки тельца и тут же на берегу стали долбить мёрзлую землю. Удалось вырыть неглубокую могилку. Охрана мёрзла и торопила, поэтому матери с плачем уложили в ямку небольшие свёртки, а отцы кое-как забросали их землёй. Тут же красноармейцы погнали всех на баржу, и пароход потянул старую посудину дальше по Оби.

Однажды ранним утром баржа остановилась. Прогулки прекратились, и начальник охраны приказал всем выходить с вещами. Баржа была причалена к левому берегу Оби. Под мелким весенним дождём, по хлипким мосткам, людей начали выводить на временный причал. Порывы ветра раскачивали баржу, отчего шатало мостки и причал ходил ходуном. Неожиданным вихрем подхватило маленького ребёнка. Мальчик упал в воду, за ним кинулась мать. Обе головы мгновенно скрылись в водовороте и больше не показывались. Охрана криками стала подгонять замедлившую шаг колонну. На берегу уже стояло несколько подвод с возницами из местных жителей. Переселенцев разделили на две части, выкрикивая семьи по фамилиям, и охрана погнала колонны закутанных в лохмотья людей мимо посёлка Парабель в глубь тайги.

Путь от Парабели до спецпосёлка занял шесть дней. Дорога пролегала по узкой лежнёвке, проложенной ещё до революции ссыльнопоселенцами царской России. Из-за весенней распутицы дороги вспухли от грязи. Две лошадёнки с трудом тащили телеги, загруженные топорами, лопатами и пилами. Третья лошадь тянула полупустую подводу с мешками, на которой сидела детвора. Люди на себе несли скудные припасы. Взрослые дети шли рядом с матерями, сосредоточенно шлёпая самодельной обувкой по грязным лужам. Оборванные, худые, они были похожи на маленьких старичков. Рядом с Александрой Андреевной вышагивали четверо старших, которым было от семи до десяти лет. Младшенькая Софья постоянно хныкала и просила есть. Шагавший рядом охранник со злостью кинул:

– Заткни своего буржуйского выкормыша, иначе на штык посажу.

Это было сказано таким равнодушным голосом, что Александра поняла, если малышку не унять, то он исполнит свою угрозу. Игнат взял её на руки и, как мог, успокоил. Младших удалось пристроить на телегу. Хозяин лошади, вольнонаёмный возчик примирительно спросил красноармейца: