Хельга Лайс - Клон по имени Симон

– Ты так быстро приехала…

– Не разговаривай, если тебе трудно, – с горячностью выпалила Лиза в ответ. Она бросилась к нему, но осторожно присела на боку кровати. Ей не хотелось причинять своими порывистыми движениями и усиливать страдания. Испарина над верхней губой и на лбу, а также сведённые к переносице брови демонстрировали непосильные физические муки.

Однако тот не послушался и рассказал, как оно было до её приезда. Два часа назад он внезапно почувствовал себя довольно прескверно: ему стало трудно дышать, руки едва слушались, а тело пронзала острая боль. Симон ожидал, что возникшее недомогание пройдет, но тщетно. Только после получаса валяния он решился отправить сообщение. Которое было набрано и сохранено после озвучки диагноза. На том настояла Лиза. Симон не хотел этого делать, говоря, что можно и позвонить. Но требование было исполнено. Симон был ей благодарен, так как говорить ему было действительно трудно.

Лиза смотрела на него, лежащего в постели, где они проводили много времени, и едва сдерживала слезы. Теперь ложе любви становилось предсмертным пристанищем.

Если до этого критического момента она слабо понимала происходящего с ним, точнее, не хотела, то теперь вынуждена всячески убедиться в этом. Лицо Симона теряло краски и бледнело, носогубная складка ещё сильнее углубилась, а глаза закрывались от боли. Лизе казалось, что и ей становится так же больно, как и ему. Она с ужасом понимала, как молодой мужчина теперь умирает из-за формы рака, которая не поддавалась какому-либо лечению. И это в то время, когда другие формы побеждались как по мановению палочки. Почему именно с ним случилось досадное исключение?

– Доктор сказал, что я тот единственный на миллион, который заболел раком, по-прежнему не поддающий лечению. – Сказал Симон Лизе, когда они стояли тогда на пляже. Тогда днём он как узнал так и решил что надо сразу же поставить девушку в известность. В этом виделось благое намерение: чем дольше знаешь, тем проще принимаешь смерть.

– Но как так? Сейчас же не осталось никаких неизлечимых болезней!

– Всегда бывают исключения из правил.

Нельзя сказать, что умирающий флегматично отнёсся к тому, что его дни – сочтены. Ему, как и любому на его месте, хотелось кричать от несправедливости. Прожить три десятка лет – ничто по сравнению с тем, что мало кто теперь мрет раньше ста лет по естественным причинам. Симон успел наделать ошибок: женился не на той женщине, с которой развёлся через три года, несмотря на наличие ребёнка; не испытывал должной страсти к своей работе программиста, которую всё же бросил. Став владельцем небольшой картинной галереи, он подолгу запирался в своей рабочей комнате и водил кистью по холсту. Правда, выставлялись чужие картины, так как свои он считал недостаточно достойными для всеобщего обозрения. Он два года жил тем, чтобы начать жизнь с чистого листа, и вот пошли последние часы.

Спустя три дня после врачебного вердикта он решил для себя, что не пойдёт на терапию, призванную облегчить течение болезни. Двух дней под капельницей оказалось достаточно, чтобы понять, что смотреть на таких же редких «счастливчиков» – плохая идея. В любом случае, его час предрешён, и он решил, что лучше провести остаток короткой жизни в своё удовольствие.

И вот лежит он, недооценивший мощи рака. Неужели всё запланированное придётся перечеркнуть и уйти из жизни в качестве ничего не добившегося овоща? Симон смотрел на Лизу и размышлял о том, насколько тяжело ей. Изредка у него мелькали мгновения ненависти к себе за, что не может избавить её от душевных мучений.

Суетливый город за панорамным окном впадал в плен сгущавшимся сумеркам. Симон к тому времени успел поспать пару часов. Лиза лежала рядом с ним и следила за каждым подёргиванием на его лице. И вот распахиваются некогда ясные глаза, в которых ей хотелось тонуть всё глубже и глубже.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она шёпотом, настолько тихим, что он мог бы не услышать её.

Он зажмурился и посмотрел на Лизу.

– Боюсь сглазить, но кажется, полегчало.

– Рада это слышать.

И в этих словах не было ни доли лукавства. Только Лиза по-прежнему не смела сделать лишнее движение. Приходилось подавлять в себе даже желание провести кончиками пальцев по его запавшей щеке. Она боялась причинить ему боль.

Пока Симон пребывал в спасительном забытье, ей пришлось задуматься о своём поведении. Причитания о себе и только о своих чувствах… Как же она была эгоистична и думала только о себе, не задумываясь, что делает ему хуже. А он не смел и перечить, понимающе выслушивая её вздор, более достойный маленькой девочки, нежели женщины. Лиза пообещала себе, что посвятит всё своё время ему. Правда для этого придётся взять небольшой отгул в Академии, где она изучала историю живописи. Но то всё можно наверстать, а с человеком надо быть, пока он с тобой дышит одним воздухом.

Симон удивленный смиренным молчанием, снова посмотрел на неё. В Лизе ничего не поменялось, только лицо выражало полную задумчивость. Он всегда видел её или хохотушкой, или слезливой, но никак не серьёзной. Ему не понравилась перемена.

– На тебя так посмотреть, то можно решить, что я уже умер.

Лиза бережно приложила указательный палец к его губам, и затем так же тихо промолвила:

– Пожалуйста, не говори о себе в подобном ключе. То будет потом, а сейчас лучше забудь об этом. Ты живой и точка.

Симон не ожидал подобных мудростей с её стороны. Она только что перечеркнула одиннадцатилетнюю разницу в возрасте. Лиза теперь превращалась в его ровесниц, умудрённых жизнью. Он ухватился за её руку, когда она стала убирать её от его лица и приложил вновь к губам. В уголках глаз стояли слезы. Он впервые готов был разрыдаться.

Про него всегда говорили, что более морального кремени не найдёшь. Он либо улыбался, либо ничего не выражал. Никто не слышал от него повышенного голоса ни злого слова. Хотя многие пытались вывести его из себя, но он всегда уходил от навязываемого словесного боя. Даже бывшая жена не выдержала, назвав его скучным и безэмоциональным. Симон даже в детстве не имел привычки капризничать, но тогда никто не ставил ему в упрёк его поведение. Но с другой стороны, ему мало кто доверял, не в силах залезть в голову.

И вот Лиза сорвала с него кокон. Он готов был рыдать и кричать, как она в последнее время. Но он только привстал, тупо глядя на пустую стену. Грудь распирало, но он продолжал сдерживаться.

– Симон, ты почему не ложишься обратно? – раздался за спиной встревоженный голос Лизы.

– Не хочу я лежать! – почти вскрикнул он. – Успею ещё наваляться!

Лиза вскочила с кровати. Она никогда видела его, выходящего из себя. Для неё стало сложной задачей понять, какие чувства её переполняют. Симон тоже встал и направился к окну, за которым солнце отражалось в окнах таких же высоких домов напротив.