Римма Ефимкина - Хорошая женщина – мертвая женщина

Ну вот, напомнила повешенному о веревке – снова водопад слез. Гора скомканных салфеток растет.

– Я этого не вынесу!

– Не вынесете – чего?

– Одиночества! Я же уже сказала – он лучший!

– Лучший – в чем?

– Ну, например, лучший любовник! Я никогда и ни с кем не чувствовала такого экстаза, как с ним! Я готова с ним заниматься любовью часами, без устали!

– Есть такая точка зрения, что ненасыщаемость в сексе может быть связана с тем, что удовлетворение не наступает. Это можно сравнить с едой: человеку достаточно обычного обеда, чтобы утолить голод. Но некоторые страдают булимией.

Задумывается, нахмурив брови, будто вспоминает.

– Да, есть такое.

– Как вы думаете, какова причина?

– Возможно, это из-за того, что он не относится к числу однолюбов…

– В смысле, кроме вас у него есть другие женщины?

– Д-да… И я все время из кожи вон лезу, стараясь из ревности доказать, что я лучшая!

– Как вы относитесь к тому, что ваш партнер вам не верен?

– Да кошмар какой-то! Я просто в бешенстве! Я уж не говорю о триппере, которым он меня наградил – стыд какой, как только я это пережила! Как я в глаза доктору смогла смотреть – это же наш участок, все друг друга знают!

– Запишите, пожалуйста: ревность, бешенство, стыд.

Снова рыдает, водя авторучкой. Даю время на отреагирование чувств. Затихает, вскидывает глаза с надеждой:

– Но он же не все время такой? Бывают и классные моменты!

– Например?

– Например, он водит меня в разные интересные места! Он мне, можно сказать, мир показал!

– А если конкретнее?

– Ну, например, ездили на горнолыжный курорт. Правда, я там не каталась, я не умею. Зато он на сноуборде просто бог!

– А вы чем занимались?

– Я его снимала на видео, сама фильм смонтировала на компьютере, классно получилась. Потом смотрю – а я-то где? Ни одного кадра, как будто и не ездила… Обидно, получается, что я при нем как зритель и оператор…

– Запишите в список: обида.

– Ну ладно, это неудачный пример! Но есть же другие, те же рестораны! Нет, это тоже не очень удачный пример…

– В смысле?

– Да я вдруг вспомнила, как вечно придем в шикарный ресторан, а у него то денег не хватит, то карта заблокирована, опять мне расплачиваться. Все то да потому…

– И чувство?

– Да было уже, стыд и унижение, что два раза писать.

– Ну, может, есть другие воспоминания?

– Да я уж все поняла. Перечитываю список – и сама в шоке от своих чувств: горечь, отчаяние, жалость к себе, гнев, ярость, возмущение, унижение, страх, вина, ревность, бешенство, стыд, обида… А я-то думала, что это любовь.

– Про любовь вы ни разу не упомянули.

– Можно листок с собой взять? Над кроватью повешу, чтоб вспоминать, когда позвонит.

– Так он же ушел от вас!

– Сомневаюсь я что-то, что насовсем. Спасибо, всего доброго.

Нарядная женщина заносит ногу в лодочке на ступеньку, рукой берется за поручень, и – хлоп! – двери закрываются на половине ноги и половине руки! Подергала – ни туда, ни сюда! Сейчас автобус тронется, красотка в капкане, кое-как балансирует на шпильке, вот-вот рухнет. Через несколько секунд на глазах у остолбеневшей публики ее тело, нелепо раскоряченное, поволочится по асфальту за набирающим скорость автобусом, теряя туфлю и сумочку; узкая юбка лопнет, обнажая изувеченные члены, все в грязи и крови…

Но автобус не тронулся, и ужасных последствий в реальности не произошло, если не считать реальностью картинки, пронесшиеся в воображении Милы. А произошло вот что.

Месяц назад она впряглась читать лекции в реабилитационном клубе для лечения алкоголизма и коррекции лишнего веса. Пообещали хорошие деньги и сервис по высшему разряду – иномарка подъезжает за ней в ее офис, забирает и доставляет к началу лекций в клуб. Не предупредили только о том, что публика смешанная, а увидела – было уже поздно.

Когда предстала перед залом – мама родная, пол-аудитории закодированных алкашей со всеми вытекающими, в лучшем случае четыре класса образования. Вторая половина – грузные женщины с прическами и минимум двумя высшими. Как между ними разорваться-то? Принялась читать на двух языках: сначала женщинам в научно-популярном изложении, высокие материи и все такое, потом мужикам – на пальцах, по-крестьянски. Тяжеленько, особенно когда до вопросов доходит. Слушательница чего-нибудь эдакое экзистенциальное спросит, типа: «Как вы относитесь к движению за соблюдение прав маргинализированных слоев населения?» И пока Мила пурхается в потугах перевести все это на феню, мужичонка, мающийся от последствий делирия, тянет заскорузлую трясущуюся руку: «Так я не понял, вы маргиналов уважаете или как?!»

Вот так и читала, мечтая, когда же закончится договор, который сдуру заключила с собственного неосведомленного согласия. Заказчик, директор этой конторы, предупредил, чтоб она ни при каких обстоятельствах не говорила в доме повешенного о веревке – то есть не трогала тему алкоголизма. Нет так нет, какие проблемы, лично ее питие вообще не касается. На лекциях слушатели сидят трезвые, а за пределами аудитории пусть хоть захлебнутся! Ее дело – рассказать о последствиях воспитания в неблагополучных семьях, не вдаваясь в вопрос, на кой черт они понадобились алкашам. В конце концов, программу составляла не она.

И вот тут происходит этот, с позволения сказать, инцидент. Отправляется Мила в очередной раз в офис, откуда ее заберет иномарка, дожидается на остановке автобуса, вся роковая, и застревает в захлопнувшейся двери с защемленными рукой и ногой. Дело даже не в том, что сейчас она превратится в ободранный кусок мяса с переломанными костями, страх не про это. Ужас и стыд охватывают при мысли, как она будет выглядеть в глазах людей, причем, чужих и незнакомых, что о ней подумают!

А разве это не все равно? Где-то что-то такое уже было…

…Густой палисадник, среди буйно зеленеющих кленов и акаций люк колодца, под которым глубоко внизу журчит поток воды, пятилетняя девочка в босоножках, сидя на корточках, половинкой кирпича крошит на чугунном люке осколки бутылочного стекла. Из них будет сделан секрет: в ямку, вырытую под кленом, кладется золотинка от конфеты, на нее – стеклянная разноцветная смесь, все это накрывается прозрачным куском оконного стекла, оттертого до блеска листом лопуха, и засыпается землей. Сверху – приметный камень, чтобы потом разыскать место. Если аккуратно расчистить окошечко пальцами, то в земной глубине вдруг откроется пещерка с драгоценностями, подсвеченная снизу фольгой. Красота!

На люке канализационного колодца поколения дворовой детворы столько раз крошили стекло, что сам он весь уже переливается россыпью мелких осколков всевозможных цветов: бирюзового, изумрудного, янтарного. Есть даже мелкие вкрапления частичек красного и синего – редких, а потому особо ценных: бутылок такого цвета нет, это или от катафота, или от синей лампочки. Мила работает аккуратно – надо соотносить силу удара с хрупкостью стекла, а еще беречь глаза от разлетающихся осколков и успевать отдернуть руку, чтобы не размозжить углом кирпича. И все же не рассчитала – попала прямо по пальцам ноги, выглядывающим из отверстия в босоножках. Больно, кровища хлещет, мать на работе, надо скакать на одной ноге к бабушке, которая живет в том же доме. Мила прыгает вокруг дома до подъезда, потом по деревянным ступенькам до второго этажа, кое-как справляется с тугой входной дверью, обитой дерматином с повылезшей из дыр ватой…