Ольга Хомич-Журавлёва - Осязаемая реальность. Том IV

Теперь я видел напротив себя ту самую, хорошо знакомую мне Серафиму Петровну. Тот самый пронзающий насквозь взгляд и то самое немного потерянное выражение лица. Единственное, что её отличало от настоящей, возраст.

Только я об этом подумал, как солнце будто сошло с ума и понеслось, как бешеная карусель. Но… только на моей стороне, а Серафима Петровна всё продолжала спрашивать у внезапно появляющихся людей, среди которых спустя время возник и я, какое сейчас число и день. Хмурая осень уступала место весне, но почти сразу все краски смывались тяжёлым дождем, топя мир в сером цвете.

Наконец, солнце стало постепенно замедлять ход, возвращаясь к обычной скорости. Стояла приятная утренняя погода, совсем как та, с которой начался сон. И, несмотря на то, что у нас с Серафимой Петровной, по-видимому, светили разные солнца, погода с обеих сторон стояла одинаково хорошая.

– Молодой человек, не подскажите, какое сейчас число и день? – спросила женщина проходящего мимо белобрысого парня. В ответ услышала, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Радостно запели соловьи. Ещё много раз женщина спрашивала: «Какое сейчас число и день?» – и столько же раз радостно благодарила, слыша, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Солнце засветило веселее и ярче. В какой-то момент я заметил, что люди больше не проходили мимо, и стало прохладней, подул лёгкий ветерок. Только сейчас я увидел, насколько бледна Серафима Петровна.

В поле сна появилась необычная фигура – солдат на костылях, он был хромой… Нет, одноногий. На оливковой шинели ярко блестел орден. Солдат уверенно, будто отсутствие ноги ему совсем не мешало, подошёл к женщине.

– Ну, здравствуй, мама, – тихо сказал он, улыбаясь. – Вот я и пришёл.

Серафима Петровна вскочила и обняла сына.

– Вот и ты, сынок, – прошептала женщина сквозь слёзы.

– Прости, мама, – парень говорил тоном, каким оправдываются провинившиеся дети. – Понимаешь, просто я не мог Витьке не помочь, а мина старая была, заржавела вся, вот ребята из саперов и не успели.

Тут Серафима Петровна вздрогнула.

– Мишенька… – голос женщины задрожал. – Мишенька, сынок, пойдём домой.

– Нет, мама, сегодня мы домой не пойдём. Да ты не бойся, там хорошо и там не нужно ждать, там мы будем вместе.

В ответ мать только робко кивнула сыну.

Солдат бодро развернулся на одной ноге, награда на его груди перевернулась, показав надпись «мужество» на серебряном кресте. Парень взял маму за руку, второй оперся на костыль, и они ушли туда, откуда пришёл солдат, далеко за границу сна.

«Пора и мне идти, а то так всю жизнь просплю», – неожиданно спокойно подумал я, встал со скамейки и тут же проснулся в холодном поту, как после кошмара, хотя точно помнил, что сон был вовсе не страшный. Но самое главное, я помнил его до мельчайших подробностей, чего со мной ещё никогда не бывало.

***

Вечером, гуляя с собакой, я случайно услышал, как седой усатый старичок говорил о Серафиме Петровне. Оказалось, она умерла в эту ночь в больнице.

– Бедная Серафима, – говорил дедушка. – Таким хорошим человеком она была.

– Да ведь она сумасшедшая, – сказал кто-то из собеседников помоложе. – Всё время приставала ко всем со своим числом и днём недели.

– Эх ты! – отмахнулся старик. – Много ли ты понимаешь?! Она сына потеряла… Да не просто потеряла – он ей успел написать, когда приедет, много радости тогда было у неё, да-а… А потом за пару дней до приезда на старой мине подорвался. Я Серафиме повестку об этом приносил, – дедушка достал платок и утёр слезу. – Её удар хватил, а потом она его все ждала – не выдержал разум… без поддержки. Вот так вот. А ты говоришь, сумасшедшая.

– Да ведь не знал я, – пристыженно промямлил молодой.

– Эх ты! – ещё раз отмахнулся старичок и ушёл, теребя пальцами усы.

«Неужели это не сон вовсе был, – ошарашенно думал я, смотря старику вслед. – Выходит, Серафима Петровна вовсе не несчастна, ведь она с сыном там, где царит счастье и где ей больше не нужно ждать».

КОГДА ЧАС РАВЕН ГОДУ

«Вот же чёрт! Неужели опять?» – взвыл голос, заглушаемый сиреной. Несясь так быстро, как это только позволяли узкий коридор и крутая лестница, ругаясь и задевая по пути все углы, парень двигался к источнику сирены.

Влетев в маленькую комнатку, он схватил странный, похожий на большой швейцарский нож инструмент и принялся ковыряться в стене. Спустя два часа напряжённой работы, чертыханий и злобных вскриков Вик протёр потный лоб рукавом красной кофты и аккуратно положил инструмент на место. Еле держась на ногах, он вышел из комнатки и поплёлся обратно по коридору. «Уже третий раз за неделю, а ведь сегодня только четверг», – печально подумал он.

Решив помыться после утомительной работы, по пути в столовый сектор он зашёл в просторную комнату с множеством кабинок. Зайдя в первую, скинул мокрую от пота одежду и покрутил краник. Из душа полилась еле тёплая вода. «Еще холоднее, чем два дня назад», – с грустью подметил парень.

Он наскоро помылся, вытерся и взял свежую одежду из шкафа, после чего закинул свою. «Простите, но в целях экономии энергии стиральные шкафы отключены», – раздался равнодушный электронный голос. Взвыв очередной раз, Вик всплеснул руками, вышел из душевой и двинулся в столовую.

– Анна, что сегодня в меню? – спросил он в пустоту большого зала.

– Овсяная каша консервированная, – ответил тот же электронный голос.

– Опять? – разозлился Вик. – Консервы были последние три дня! Сколько можно?

– Простите, но всё, что было в запасах, кроме консервов, либо съедено, либо испортилось.

– И сколько я смогу питаться этой дрянью?

– Один человек может прожить на запасах убежища около тридцати двух лет и девяти месяцев.

– Если не умру от восхитительного вкуса, – промямлил парень. – А что с энергией?

– В энергосберегающем режиме её хватит ровно на сорок лет.

– Замечательно! Умирая от голода, хоть музыку послушаю, – не скрывал он иронии.

– Вынуждена сообщить, что при тех же расходах, что сейчас, воды в убежище хватит не более чем на пятнадцать лет, три месяца и двадцать четыре дня.

– Благодарю, – издевательским тоном выдавил парень.

– Всегда пожалуйста, – ответил бесстрастный электронный голос.

Кое-как дожевав питательную жижу из банки, Вик решил побриться, а после почитать книгу. В зеркале на него смотрел человек, который, казалось, совсем не может быть Виком. Морщинистый, с пустотой в глазах и сединой в волосах, раскиданной по голове так, что непонятно, каких волос больше: белых или каштановых. Большие мешки под глазами свидетельствовали о систематических недосыпах – ему часто снились кошмары с тех пор, как он остался один, да и сирена не давала спать. А ведь ему было всего двадцать пять. Сбрив недельную щетину, он двинулся в жилой сектор, в котором витала пыль и звенящая тишина.