Екатерина Полухина - Месть – это холодное блюдо. Психологическая драма

А, теперь, так и вовсе. Чтобы моя рыбонька дышала вашим смрадом, да бензином? Да ни в жисть. Она будет наслаждаться свободой, пить чистоту полей и лугов. Будет питаться ягодами, да молоком парным, от своей бурёнки. Хлебом из русской печки, фруктами из своего сада, да овощами со своего огорода.

Что они понимают, эти москвичи, в своей загазованной столице? Они уже забыли, как пахнет настоящий хлеб, какой вкус у мяса и молока парного. А, лес, луг, речка. Да, они уже не помнят всех прелестей деревенской жизни. Ведь, её сестра Галина приезжала на малую родину раза три от силы, да и всего на недельку, не больше. А, на похоронах родителей пробыла всего три дня, как во сне, да и укатила в свою столицу.

Работала она начальником, или самим директором на фабрике, Настя толком не знала. Что, она большой начальник, это точно. Это давно известно, когда ещё живы были их родители, Настя ездила в гости с ними к сестре. И, даже была на этой самой фабрике. И воочию видела, что сестру уважают. Конечно, работала та на износ. Света белого не видела от своих планов, да их достижений. Свояк был, каким – то научным сотрудником. Тоже эксперименты, да научные открытия. Детей у них своих не было, а на отдых ни разу почти и не ездили, как люди. Лет десять последних дубасили без отпуска. Ну, что это за жизнь? А, туда же, приезжай к нам жить. Да, провались оно всё, даже, если это сама Москва. Подумаешь, невидаль какая.

То ли дело у нас, красота! Речка – Дон, вон, какая чистая да искристая; поля, луга, леса. Воздух, хоть на хлеб намазывай. А, свои: мясо, молоко, яички, картошка, моркошка. Разве же это ничего не значит? Есть желание, лови рыбу, собирай грибы, да ягоды. Одним словом, Центральное Черноземье. Земля, словно икра белужья. А, уж, посади, кажется дугу, так вырастет целая телега. И, что же менять этот рай, на какую – то там Москву. Нет, дураков нетути.

И, может поэтому, а, может ещё почему, Элечка росла, словно на дрожжах. Высокая, тоненькая, с рыжими косичками, с глазами в пол лица, чуть косящими и зелёными, словно молодая, весенняя трава. Она и в детском садике, и потом в школе всегда была лидером. Добрая, с ясным, открытым взглядом, она находилась всегда в центре внимания. Кожа, как атлас, губки, что твоя малинка – ягодка, пальчики длинные, с блестящими миндалинками ноготков. Ямочки на щёчках не сходят с личика вместе с симпатичной улыбкой.

А, уж смышлёная была, спасу нет. В четыре года читала газеты с мелким шрифтом, как из пулемёта. Настя, даже боялась этой, её смышлёности. Господи, сохрани, оборони от всех напастей, отроковицу Элеонору, – шептала она молитву богу, укрывая дочку на ночь, или, уже провожая её в школу.

Жизнь её наполнилась смыслом до самых краёв. Плескалась, даже через эти края, лилась по дороге. Эля! Элечка! Эленусечка! Девочка моя, любимая! Жизнь моя! Счастье моё! Кровиночка моя дорогая! Вот для чего мне стоило столько лет про колобродить, промотаться в жару греха, промаяться одинокой птицей. Вот оно счастье, которого она так долго ждала.

А, девочка и вправду была не простой крови. Тонкой кости, белой кожи. На висках её синели жилки, ресницы ложились на щёчки, брови в разлёт, похожи были на крыло ласточки – касатки в полёте. Глаза, весенняя поляна, руки с тонкими, длинными пальчиками. Губы с возрастом пухли, превращаясь в пионы. Румянец забрызгивал щёки, превращая их в алые маки, когда Эля волновалась, или же смущалась. В глазах переливалась влага. Фигура начинала из детской, превращаться в девичью, когда ей стукнуло четырнадцать. Бёдра округлялись, сглаживая подростковые углы, талия истончилась. Груди бугрились под шёлковым платьем. Ямочка на нежной, девичьей шейке трепетала и дрожала, когда она косила своим зелёным глазом, на понравившегося мальчишку. А, уж они – то, эти мальчишки, готовы были прямо выпрыгнуть из собственной шкуры, чтобы Эля, вот так смотрела на них, своими изумрудными глазами. Раздувала тонкие ноздри, как норовистая кобылка в предчувствии любви. Но, это была просто детская, ни к чему не обязывающая симпатия, с её стороны. Сердечко её спало, подобно грудному дитяти.

Настя не успела оглянуться, когда же пробежали эти четырнадцать лет. Господи, только бы её судьба была другой, чем моя, – просила она теперь господа. Такой красивой грешно быть, ей нужна другая жизнь, чем у меня. Она ведь не такая, как мы здесь все. Она другой крови. Это ей от отца, от Антоши досталось. Она не крестьянка, нет, не крестьянка.

А, Эля могла подоить корову, если матери было некогда, да и просто, чтобы помочь. Напоить телёнка. И, она не считала чем – то невозможным, когда выпаивая телёнку молоко с руки, он лизал своим шершавым языком её ручки с атласной кожей. Кожа от этого не портилась, она, как будто была защищена от всего своей родословной. Она готовила вкусные борщи, помогала матери стирать бельё, белить стены коровника, не слушая и не уступая, матери в её причитаниях.

Что ты, что ты, доченька, не твоих это ручек дело, – с испугом говорила Настя. Сама я сделаю это, небось, не переломлюсь. Зачем тебе уродовать нежные свои ручки. Ты рождена для другого, чем эта работа. Но, дочка не слушала её, желая помочь своей матусе. Она бралась за любую работу и делала всё с удовольствием, с желанием, даже можно сказать, с аппетитом. И, всё у неё получалось красиво и правильно, будто ей было не четырнадцать лет, а прямо, скажем за двадцать.

В школу она не ходила, бежала. Училась легко и просто. Где другие пыхтели, она щёлкала задания, словно орешки. Ей легко давался английский и, учителя прочили ей большое будущее. Бабка, бабка, говорит в ней, – шептала Настя. Антоша рассказывал, что мать его, Катерина Ипполитовна, была горазда в науках и языках. Так, она видно в неё удалась. Чтобы ни стоило, буду учить голубку мою, авось большим человеком станет.

А, вёсны сменялись, годы прибавлялись. Эля всё расцветала, всё хорошела, всё удивляла односельчан своими способностями. Запросто могла перевязать любую рану, животному ли, или же человеку, получившим травму, в той, или иной ситуации. Посмотрит Абрамовна и диву даётся. Откуда же ты Элечка знаешь всё и, вот ведь, всё правильно то, да ловко так сделано. Прямо, как будто профессионал сработал. И, крови ты, видать, не боишься. А, что её бояться? – ответит девчонка. Главное, помочь нужно. А, как делать, так литературу читаю специальную, в мед собираюсь, поступать. Хирургом хочу стать, не меньше.

Хорошее дело задумала ты, девочка. Умница. Отличный доктор из тебя выйдет, не сомневаюсь, – провожала Элю добрым взглядом, старая фельдшерица. И, вправду, благородных кровей девка – то. Говорят, постоялец последний у её матери был, чуть ли не профессор. А, может и прямо профессор. Вот кровь – то и диктует своё. И, точно, девка не проста, лишь бы не сошла в сторону с колеи.