Татьяна Бахтигараева - Время есть

В тот день, когда волонтёры принесли ящик мандаринов, у Ханны случилась истерика.

– Какие мандарины? Зачем ей мандарины?! – орала она на ошарашенно моргающую девушку-волонтёра. В палату прибежала медсестра, ещё кто-то из персонала, увели Ханну на пост и вкололи укол. После укола стало легче, и Ханна всерьёз стала думать, что хорошо было бы положить её рядом с мамой. И колоть – маме обезболивающее для тела, а Ханне – для души.

На следующий день в дверном проёме вдруг нарисовался отец. Ханна не видела его несколько лет, но узнала.

– Привет, Хань. Как мама?

Ханна встала со своего стула и остановилась. Она не сразу придумала, что ответить на этот вопрос. В конце концов сформулировала:

– Ты что, сам не видишь?

– Да, да, – растерянно сказал отец. – Какая она стала… ссс… худая…

Ханна промолчала, но отец молчать не мог.

– Ханя, что ж вы так упустили время? Разве нельзя было поймать болезнь в начале, и вылечить?

Стерпеть это было уже выше сил Ханны.

– А ты где был раньше? Где ты был, а? Если разобраться, это вообще ты во всём виноват.

– Я виноват? Между прочим, когда она в первый раз заболела, я был рядом, и я её возил по врачам!

– Да?! А ты не помнишь, что она заболела после твоей любовницы, нет?

– Какая связь между маминой болезнью и моей… Какая?!

– Да прямая, ты чего, совсем не понимаешь?! – Ханна снова начала повышать голос.

– Да ни при чём она! К тому же я тогда остался, и не уходил, пока она не выздоровела!

– А потом ушёл, и добил!!!

– Ты что, с ума сошла? Не ори при маме, ей и так плохо!

– Это ты виноват! Это ты во всём виноват! Тебе всегда было на маму плевать!!!

И снова прибежал персонал, и снова Ханну увели на пост.

– Завтра подойдите ко мне, поговорим, – заглянула к ней мамина врач.

«Мне запретят сюда приходить», – отрешённо думала Ханна, когда ехала домой. Если кто-то каждый день будет устраивать скандалы, этого кого-то выгонят и больше не пустят.

А на следующий день Ханну разбудил этот звонок. Все страшные звонки раздаются в пять утра. К маминому врачу можно было не ехать. И персоналу можно было не бояться очередных Ханниных скандалов.

17

Мы вошли в одну из этих избушек на курьих ножках. Интерьер, похоже, был позаимствован у кочевых народов. На полу лежал удивительной красоты ковёр, и стояли какие-то предметы мебели – смесь кресла, шезлонга и гамака. На креслах – подушки и покрывала. Всё это было украшено затейливыми орнаментами и притягивало взор.

– Ты ж моя радость! – всплеснула руками полная женщина, хозяйка дома. Я удивилась, мы не были знакомы раньше. Или были, и я её не узнаю, как Юрку? Присмотрелась получше, но всё равно ничего знакомого в её лице не увидела.

– Здравствуйте.

– Сейчас, сейчас… – женщина ничего не спрашивала, просто открыла ящик или сундук, который стоял в углу, и который я не сразу заметила.

– Вот, – уверенно сказала женщина и протянула мне платье.

Я не разделяла её уверенности, что это подходящая вещь. Раз уж мы по лесам бродим, какие-нибудь брезентовые штаны были бы удобнее. Впрочем, я платье взяла, женщину поблагодарила, и оделась.

И тогда поняла, что хозяйка платья была права.

Оно было… Оно было моим. Не восхитительно красивым, захватывающим дух, как моё синее бархатное из детства. И не особенно функциональным. Но в нём мне оказалось как во второй коже.

Платье было светлым, как небо. Длинным, похожим на древнегреческий хитон. Из очень мягкой, тонкой и приятной на ощупь ткани. Может быть, это шёлк или батист – я не очень разбираюсь в тканях. Просто знаю, что до сих пор ничего похожего мне носить не приходилось.

После этого женщина со словами «одежда не должна быть ярче лица» вытащила из сундука невесомую трикотажную кофту, чуть темнее, чем платье. И ботинки, сшитые кожаными шнурками через край. Подошва тоже была кожаная. Я облачилась. Восхищение не покидало меня. Такой удобной одежды и обуви я никогда не видела.

– Красавица, – улыбнулась женщина.

– Да, – восхищённо выдохнул Юрка.

И я поняла, что да, я в самом деле красавица, несмотря на прозрачную кожу, костлявые руки и бесцветные ресницы.

18

Пустота. Ханна лежала на застеленном диване и смотрела в потолок.

– Хань, ну чего ты?

– Ничего. Оставь меня, пожалуйста, в покое.

– Пойдём, поедим, я пельменей сварил, – не отставал Сашка.

– Я не хочу.

В горле комом так и стояла поминальная кутья, единственная крошка еды за эти три дня, засунутая в Ханну сердобольными соседями.

– Ты совсем растаешь, и так тощая.

– Неважно.

– Пошли есть!

– Отстань.

Сашка притащил тарелку пельменей, щедро политых сразу и кетчупом, и майонезом. Он наколол один пельмень на вилку, вымазал в соусах и протянул лежащей Ханне, капнув на подлокотник.

Зрелище было омерзительное. Бесформенный кусок теста, в красно-белых разводах, воняющий мясокомбинатом и глютаматом. Ханна вскочила и убежала в туалет. Склонилась над унитазом, но тошнить было нечем.

– Ну, ты ваще, – откуда-то из-за спины обиженно сказал Сашка.

– Саша, оставь меня, пожалуйста, в покое!

– Я пойду прогуляться, – сказал Сашка, надевая свою чёрную куртку, звенящую застёжками. Тарелку с пельменями он оставил у зеркала в прихожей.

19

Юркин дом находился в следующем поселении. Юрка мне все уши прожужжал, что у него гораздо просторнее, чем в харчевне, и у женщины с одеждой. И что окна есть, даже с резными наличниками.

Мы снова шли по пустыне. Точнее, я бы теперь назвала это полем. Ноги щекотали стебли растений, а среди травы иногда мелькали вполне земные ящерки.

Один раз нам навстречу попался мужчина лет пятидесяти в свитере и с рюкзаком. Он шёл грустный, и мы с Юркой подумали, что его надо чем-то утешить.

Мне совершенно не хотелось приставать с вопросами и дежурными словами, и я убедила Юрку отдать мужчине наши самаки. Впрочем, «убедила» – громко сказано. Если бы я уговаривала Юрку как Сашку из того, нашего мира, мужчина бы ушел очень далеко, и, может, даже успел повеситься. Но здесь нам хватило двух взглядов и диалога: «Ты думаешь?» – «Уверена!».

Самаки мы взяли в столовой. Это было нечто, эволюционно ближе всего к пирожным из суфле на тончайшем ломтике карамели. Или к зефиру. Впрочем, нет, зефир слишком грубый.

– Мужчина, – я догнала его. – Это вам.

Мужчина удивился.

– Зачем?

– Я очень хочу, чтобы вам стало радостно и тепло, как будто летучка лапками погрела, – ответила я.

Мужчина невольно улыбнулся.

– Да вы сами съешьте, девушка.

– У нас ещё есть, – ответила я, махнув головой на Юрку.

Мужчина снова улыбнулся и взял у меня из рук один самак.

– Всё, больше не возьму, и не уговаривайте.

– Спасибо, – сказала я и вприпрыжку побежала к Юрке.