Кира Бартоломей - Девочка-ветер

Проталкивавшийся с пригласительными билетами драматург Иванов тоже узрел милую компанию, расплылся, растекся в сладкой улыбке и тут же стал мне противен. Они залились соловьем, на все лады расхваливая друг друга. Сбежать бы. Я вечно сижу меж двух стульев, и духу не хватает сделать единственное движение, чтобы раз и навсегда перестать ломать ненужную комедию, чувствовать, что я – это я, не мамочкина глупая дочка, не сумевшая научиться элементарным законам выживания, не Танюша…

– Осторожно, дорогая, – вдруг произнес над самым ухом Зимин, – он женат.

– Спасибо, – сказала я слишком громко.

Танюша нахмурила тонкие брови и взяла Илью под руку. Тот широко улыбнулся и без тени смущения поведал о своем предупреждении. Мужчины коварны.

С чувством юмора у меня плохо. В нашем доме относились ко всему слишком серьезно, поэтому смеяться над собой я не умею, подыгрывать окружающим не получается. Они снисходительно улыбаются, кивая понимающе головами, даже мой кавалер, которого я должна опасаться, как заговорщик подмигивает и весело смеется. Всем весело. Я чувствую себя болваном, не способным даже притвориться, что все понимаю и принимаю правила игры.

Настроение испортилось, увяло как роза, приколотая к волосам. Все неискренне. Зря старалась в очередной раз: очаровать, покорить не получилось; прическа кажется слишком старомодно-целомудренной, платье – чересчур закрытым, а лицо – слишком бледным.

Пьеса мне не понравилась. Фибка бы меня понял и выдал бы фразу из знаменитого кинофильма: «Искусство в большом долгу». В исполнении автора на даче было смешнее, интереснее и не пошло, но режиссер увидел все иначе. Народ вежливо похлопал, подарил цветы и взял автограф. Я забилась в угол, ожидая молодого, талантливого и подающего, нервно придумывая, как бы отделаться от его улыбок и шуток.

– Ну как? – восторженно спросил он, надуваясь от собственной значимости, и ловким движением фокусника размашисто черкнул на моей программке.

– Гениально! Я умирал со смеху! – громко сказал вынырнувший из толпы Зимин и затряс Иванова за руку. Драматург опять взмахнул золотым пером, оставляя след для истории на программке Зимина, который вдруг крепко прижался грудью к моей спине и спросил:

– Тебе понравилось, дорогая?

Я кивнула бестолково, попытавшись оторваться, но Зимин крепко сцепил руки вокруг моей талии и прижался еще крепче ко мне, опустив подбородок на плечо: непринужденная картинка близости, полного слияния и взаимопонимания. Мой разочарованный кавалер вдруг кого-то увидел, помахал рукой и, попрощавшись, нырнул в толпу.

– Теперь можете отпустить. Моя честь не пострадала, если можно так выразиться в данной ситуации, – прошипела я, оглядываясь по сторонам, мне не очень хотелось нарваться на сцену ревности с участием Танюши.

Он вдохнул воздух у моей щеки, расцепил сплетенные пальцы и отступил на шаг. Я больше не ощущала спиной его груди, не чувствовала его тепла. Разочарование – вот все, что осталось от его прикосновений. Мы молча дошли до машины, он открыл дверцу – ни жеста, ни малейшей попытки прикоснуться ко мне, скучающий взгляд человека, исполнившего свой долг. Меня спасли от меня самой! Может быть, надо было оставить неразумную кузину Танюши в покое, не стремиться защитить и уберечь? От кого? Меня нужно спасать от рыжего доктора, ведущего себя более чем странно: трепетно обнимающего на глазах потенциального соперника и почти зевающего наедине с отбитой жертвой. Зачем отбил? Кому?

– Спасибо за испорченный вечер, – произнесла я, выходя у своего дома из машины.

– Не за что, – бросил он, сощурив глаза. – Вам, конечно, хотелось романтики…

– И этого тоже.

– Может, отвезти обратно? – Он с готовностью распахнул дверцу и добавил раздраженно: – Думаю, веселье в самом разгаре.

– Спасибо. Обойдусь без вашей помощи.

Он уехал! Просто сел в машину и уехал.

В последнее время Фибка появляется лишь в самых исключительных случаях: ему не до меня. Похоже, Домбровского никогда не мучают воспоминания, трогательная ностальгия по ушедшим временам – наш с Инкой удел. Фибка смотрит исключительно вперед, шагает семимильными шагами по пути взросления и возмужания. Ему надоело быть младшим в нашей троице. Он бьет себя в грудь кулаком и каждый день доказывает окружающим (женщинам и девушкам), что он мужчина зрелый и опытный.

– Не будь такой жадиной…

– Моя уважаемая соседка, многодетная мать, пригрозила полицией нравов, если не перестану таскать мужиков и устраивать оргии (цитата), – попыталась я отделаться от надоедливого Домбровского, который битых пятнадцать минут пытался разжалобить меня.

– Не может быть, – заорал Фибка.

– Что ты так резвишься? Она не шутит! Самое отвратительное, что, по ее мнению, это я ору как сумасшедшая, сливаясь с тобой…

– Класс! – он плюхнулся на рабочий стол, бесцеремонно отодвинув в сторону мои вещи и прикусив нижнюю губу, пытался сделать вид, что усиленно над чем-то задумался.

Я рассердилась. Всякой шутке есть предел. Моему драгоценному другу детства наплевать на все. А мне нет.

– Только не говори, что никогда не представляла себе такую картинку, – рявкнул, встрепенувшись, Фибка.

– Еще чего! Меня тошнит от одной только мысли о поцелуе с приятелем по песочнице. Совсем с ума сошел! – перешла я на крик и спихнула его со стола. – Уноси ноги, пока не треснула тебя линейкой по лбу. – В этот момент я не шутила и не понадобилось повторять дважды. Он прекрасно знает, что дразнить меня в некоторых случаях, а сейчас был именно такой, небезопасно.

К обеду он пришел мириться, хлопнулся на колени между столами и протянул шоколадку. Кукин прошипел: «Шут гороховый», забился в угол широкого подоконника и усиленно старался делать вид, что читает.

– Мир? – Он тут же развернул шоколадку и откусил половину. – Ты все равно шоколад не ешь.

С ним бесполезно спорить, его не переделать. Какое счастье, что у меня нет братца, похожего на это сексуально озабоченное чудовище, на этого прилипалу и мастера клянчить ключи от пустующих комнат. Я отдала ему ключ, процедив традиционное «в последний раз».

– Сдай мне жилплощадь, и я буду исправно платить и защищать тебя от многодетных соседок.

– Тогда ты поселишься над моей головой навсегда и повесишь красный фонарь на лестнице и я не смогу избавиться от тебя, как от Танюши с Валюшей, – кивнула головой. – Кстати, знаешь, чем кончил Казанова? Серая картонка в левом углу, на французском. Словарь одолжить?

– Какая ты сегодня добрая, – передразнил Фибка и положил на стол два билета. – Если бы не твой отвратительный характер, сводил бы тебя в театр. А теперь топай сама.