Вячеслав Лютов - Тень Агасфера. Заметки о жизни В. А. Жуковского

Между тем, чувства учителя и ученицы оказались взаимными; и так же взаимно они ничего не сделали для своего счастья – ждали и надеялись…

Впрочем, биограф, скорее всего, ждет авантюрного сюжета, непременно с погонями, дуэлями, убийствами или самоубийствами, с необузданными страстями и скандалами – поэт должен быть непредсказуем, и вот эта биографическая непредсказуемость служит как бы залогом его гениальности. Мы ждем определенной love story – и простая история любви, которая, может быть, тем и прекрасна, что обыкновенна и чиста, нас уже не прельщает.

Ждем хотя бы печати романтики – ведь отважилась же пушкинская Марья Гавриловна, воqпитанная на французских романах, сбежать из дома и тайно обвенчаться! Может быть, и наши герои могли бы предвосхитить знаменитый сюжет?

Маша Протасова, в отличие от пушкинской героини, была воспитана на Жуковском – авантюрного сюжета Любовной истории быть не могло . Слишком чужда авантюра духу и тону жизни Жуковского. Ему ближе «тихая любовь», «грустная любовь» («унылая ли любовь»? ) Какая-то печать стоицизма на ней. Быть может, если трактовать в современном ключе, есть нечто мазохическое в этом «ожидании разрешения на любовь», ничего иного не предвещавшего, как полностью смириться с судьбой, покориться судьбе не меньше, чем когда-то Сальха…

«Нежное и печальное чувство», – и биограф, пусть и не дождавшийся взрыва страстей, все равно благоговейно застывает перед ним; «любовь на всю жизнь» – это прекрасно; но «меланхолия любви» – это все же жестоко…

Невозможность авантюры – с обеих сторон – ставит под сомнение одно из общепринятых «условий» любви, о котором все время мечтают, но меньше всего допускают, – ее безрассудство . Потому-то мы и заговорили о «требованиях» зрителей к биографии поэта – и подчас безрассудство любви становится ценнее самой поэзии. Но что делать обычному человеку, каким, к примеру, был А. Н. Островский? Обычному человеку, пусть и пишущему?

Лишенным безрассудства неизбежно уготована тургеневская «разреженность», томительная бездеятельность, красота чувства при полном отсутствии его движения, его событийного выражения. И это еще совсем не плохо, если вспомнить чеховскую безысходность, убивающую тривиальность его любовных историй.

Ровно-печальным светом окрашена любовь Жуковского и Маши. Может быть, слишком покойна, даже попустительна…

Б. Зайцев этот настрой Жуковского отмечает, но до конца не договаривает. Очеркнуть же пришлось многое.

« Мучеником пола он никогда не был – в этом его чистота, счастье и некоторый ангелический характер природы. Это же и лишало той силы, которая дается стихией… Юность его такова, будто он подготовлялся к монашеству … Много и серьезно думал о любви. Представлял себе, несколько сентиментально, с прекраснодушием и нежностью, желаемую жизнь : для заработка трудиться, читать, заниматься садоводством, иметь верного друга или верную жену . «Спокойная, невинная жизнь», умеренная (усмиренная?).

Такова, кстати, и Маша – «нечто лилейное», «тиха и послушна, очень религиозна, очень склонна к малым мира сего – бедным, больным, убогим…» /3.41/.

Вот эта тишина и оказалась оглушительной…

В тихой любви нет не только безрассудства, но и того, что мы обычно называем страстью; не оказалось, соответственно, и сладострастия – в его «грешном варианте», в психоаналитическом ключе.

Эта любовь воспитана, взращена духовно; она и явлена-то была как высшее благо и высшая служба ; потому-то все, что имеет внешнюю «практическую ценность» для обывателя, здесь обесценено совершенно. Эта любовь имеет особую степень сублимации – она мыслилась как неизбежная реальность, но виделась как художественное произведение, трагедия, текст (поэтому вся история любви Жуковского и Маши Протасовой «уйдет» в дневники и письма). И здесь, в трагедии, по законам жанра, кто-то должен быть возвеличен, кто-то наказан – и не всегда согласно сюжету.

Вся «человеческая» беда в том, что эта любовь, завязанная и сплетенная где-то свыше, в обыденной «полуприродной» жизни меньше всего бывает движением к счастью. Тот же Вл. Соловьев говорил, что сильная любовь обыкновенно бывает несчастной (бездетной и нераздельной) и неизвестно, благом или наказанием она на самом деле является. Можно сказать также, что тихая любовь подобна яду – есть в ней какое-то самопоедание, морение себя. Потому и кажется, что тихая любовь способна совершать большие разрушения; это не та сильная, мятущаяся, безудержная любовь, что зажигает звезды и двигает светила – она чаще всего образует черные дыры.

С определенной степенью «философской некорректности» можно привести в пример чувство Лермонтова к Варе Лопухиной еще до ее замужества – своей «тихой любовью» Лермонтов добился только того, что уступил ее Бахметеву и сделал несчастными всех троих. Эта любовь, кстати, вошла и в лермонтовские тексты – как неизбежное выражение того, что не воплотилось в реальности.

Суть истории Жуковского будет та же. А потому, как бы предвосхищая исход, итог, можно почти с полным правом сказать: благодаря Жуковскому жизнь Маши Протасовой не сложилась .

Обыкновенно в трагичной любви Жуковского и Маши биографы винят Екатерину Афанасьевну, не сумевшую поступиться своими родственными принципами. Она была слепа, она стояла на пути, она оказалась непреклонна. Напрасно Жуковский просил у родственников повлиять на нее: Авдотья Петровна как-то написала ей письмо в защиту Базиля – и получила в ответ жестокую отповедь.

Было и первое «решительное объяснение» Жуковского с Протасовой – но что оно из себя представляло, никто не знает; даже дату объяснения вынуждены ставить произвольно – возможно, в 1810 году. После него Жуковский отправит и письмо, где искренне расскажет о своих чувствах и попросит не мешать его счастью с Машей. Екатерине Афанасьевне ничего не оставалось делать, как ответить так , чтобы у молодого человека подобные письма «охота писать пропала»…

Жуковский помнил, как им с Машей пришлось сделать вид, что любовь прошла; тайно же обменивались маленькими дневниками в четверть тетрадки и записками. «Конспирация» лишь сильнее связала их, но сил для решительного действия все же не дала.

«Между нами расстояние» – так чаще всего говорят герои Тургенева, оправдывая «бездеятельность» своего сильного чувства, канонизируя трагизм ситуации.

«Между нами Екатерина Афанасьевна» – это было настолько трагично-очевидно для Жуковского и Маши, что «обойти» ее они не могли. Скорее всего, были свято уверены в старой мудрости: плетью обуха не перешибешь…

У Федора Тютчева есть знаменитые строки: