Наталья Волохина - Уж на сковородке, или Слава богу, вынужден жить!

Так вот. Жил в те времена один Начальничек не то чтобы очень большой, но с большими возможностями. Вырос он на советской родине, потому, привычки имел соответственные. «Слава КПСС» всегда был готов отбарабанить, даже, если ночью разбудить, даже смертельно пьяный. «Отче наш», про себя, перед начальственной «головомойкой» тоже хорошо исполнял. Воровал талантливо, взятки брал артистически, руководил, благодаря партбилету, хорошо. В общем, был опытный, крепкий хозяйственник. По части пития опыт также имел немалый и здоровье подходящее. Подчиненные – народ тренированный, на совещание раньше одиннадцати не собирались – не безопасно, отданные после семнадцати распоряжения не выполняли – все равно забудет, да и распоряжения еще те. Коллектив дружный – к 17—00 портвейн разлит, пельмени и сосиски поделены по авоськам, в 18—00 – все, как штык, к семейному очагу, продолжать начатое в 17, чтобы завтра с утра дружно заступить на трудовую вахту.

Так бы и дожили спокойненько до заслуженной пенсии, а Начальничек до почетной, но… Нежданно – негаданно грянула Перестройка. Коллектив к глобальным переменам оказался не готов. Начальничек же, на удивление, своими насквозь отравленными алкоголем мозгами вовремя скумекал, что к чему, и в новую, НЕ плановую, экономику вписался. И все бы ничего, но новые русские, хваткие ребята – партнеры его, не имели тренировки в команде старого партократа – алкоголика и в график не вписывались. Звонит ему в 17—00, ничего не подозревающий партнер, просит к завтрашнему утру бумажку важную навалять и подписать (а в том его часть дела и состояла, должность и старые партийные связи в нужное русло направить), он рапортует готовно – пьяно: «Всегда готов! Будет сделано!». Наивный молодой подельник в 9 утра за бумажкой прилетает, а не тут-то было. Опытная секретарша мягко советует ему не заходить, занят, мол, в 11 освободится. Но куда там, у брателлы пальцы веером, в дверь не проходят. Влетает в просторный кабинет и видит раздувшуюся, красную, хоть прикуривай, физию. В глазках, как у пекинеса, не выгулянного нерадивым хозяином, ни тени мысли, даже намека на то, что он его, партнера, помнит, не то что семнадцатичасовые вчерашние договоренности. Бизнес-пацан безрезультатно камлает, как шаман над приболевшим чукчей, и вылетает с гортанным криком в приемную. Умная секретарша, стремясь сохранить место работы, ласково, но крепко, хватает его за полу малинового пиджака и уверенно предлагает забрать бумажки в 11. Парень обреченно кивает и, выдав на выдохе воспоминания, об интимных отношениях с Начальничком и его матерью, соглашается. Ровно в 11, совершенно преобразившийся, опохмелившийся хозяин кабинета, вручает ошалевшему бизнес-партнеру нужные документы, выправленные в лучшем виде. Ничегошеньки юноша не понимает в старых правилах организации труда, простых, как режим работы вино-водочного магазина. Эх, новое неопытное поколение дельцов, у которых дым коромыслом от вершимых сделок и подделок! Но, наступив несколько раз на грабли, парень пристраивается к расписанию и пачки денежек, с коньячным «Наполеоном» в нагрузку, передает только после подписания всех важных бумаг.

Так бы они и дожили спокойненько до максимального финансового благополучия, а Начальничек и до новопартийного, но… Все-таки, новое время диктует новые отношения и привычки старые желательно менять и перестраиваться, хотя бы из чувства самосохранения. Расслабился как-то бизнес-партнер юный, деньги, они притупляют чувство опасности, не учел привычек старшего подельника и подставил с нужными бумажками Серьезных ребят. Вытряхнули они его из шикарного малинового гардероба и пустили голым по широкой центральной улице в сибирскую стужу, хорошо никаких частей тела не лишили, а то и самой жизни. Добежал он до любовницы, облачился в запасной кардинальский пурпур и на большой скорости до ненадежного соратника догалопировал. А времени было 17 -10. Ах, как пожалел молодец, что время «после пяти», когда увидел маслянистые лужицы знакомых глазок: «Я ж тебя, кобеля, б…я, трезвым, трезвым хотел пристрелить, чтобы ты весь мой ужас пережил, б…я!».

А Начальничку повезло, конечно, если бы было «до одиннадцати», неизвестно, от пули бы умер мгновенно-счастливо или от инфаркта долго-мучительно.

В прежние времена было принято ходить на службу в армию. Все так делали, а тех, кто не делал, даже неполноценными считали. Тогда-то и жил на свете славный юноша. Жил – не тужил, окончил математическую школу, учился в институте на инженера, стихи сочинял, песни пел под гитару. Парень, как видно, он был чувствительный, вот и влюбился страстно и, вместо того, чтобы дальше зачеты успешно сдавать, перестал вовсе конспекты писать, а только серенады исполнял и стихи читал в комнате общежития предмету своей страсти. К концу семестра, не имеющие снисхождения к влюбленным студентам, ректор и проректор нашего Ариэля отчислили. И пошел он в весенний призыв охранять родину. Но это было еще полбеды.

Самая беда случилась во время службы. И, скорее всего, из-за его чувствительности и склонности к поэзии. А дело было так. Служить парня, как высокого ростом и положительного характеристикой, отправили на Северный флот. На флоте старшина называется мичман. Мичман этот имел обыкновение приказы, наставления и прочее рифмовать. И все бы ничего, только все рифмы у него начинались с одного и того же слога «ху». Ну, например, учит он матросиков тщательно кровать заправлять, а кровать на флотском жаргоне «люля», и звучит такой диалог:

– Это что у вас, товарищ матрос?

– Люля, товарищ мичман!

– Это, по-вашему, люля?

– Так точно, люля!

– Ху… ля, – рифмовал начальник, а дальше шло его мнение о качестве заправки кровати.

Или спрашивает коварно мичман провинившегося матросика, куда он его послал с поручением, тот отвечает вполне искренне, не ожидая подвоха:

– На камбуз, товарищ мичман!

– На камбуз?! Ху… з, – лихо заворачивает командир, дальше следует характеристика действий матроса.

– Стоял как-то наш студент на посту у знамени крейсера, как самый красивый и политически грамотный, а тут мимо мичман идет, заметил он, что у матроса ремень не в порядке и спросил по привычке, указуя на ремень: «Что это у вас такое, товарищ матрос?». «Ремень, товарищ мичман!». «Ремень – ху… нь!» – гаркнул мичман, так грозно, что у юноши в глазах потемнело, а когда прояснилось, видимо, осложнение случилось. Теперь он без рифмы ничего не говорил, конечно, все они начинались с приставки «ху». Рифмовал все и вся, независимо от обстоятельств, да так, что шокировал даже видавшего виды мичмана. За поразительный талант его даже в штаб служить перевели, откуда он успешно демобилизовался.