Светлана Иконникова - Больно не будет. Нефантастика

– Немедленно отпустите его! – кричала она. – Вы что, не понимаете? Никакого злого умысла не было! Это была игра! Он не издевался надо мной! Выпустите немедленно, или я… – она еще даже не успела сказать, чего именно «или она», но глаза ее метнули такую стрелу ярости, что, не будь я атеистом, поверил бы: сейчас материализуется и попадет точно в лоб молодому лейтенантику. Тот и Уголовным кодексом прикрыться не успеет.

Лейтенантик явно волновался. И, кажется, даже тянулся рукой к упаковке «пересна», но перед задержанным неудобно.

– То есть вы не будете писать заявление? – подрагивающим голосом уточнил.

– Если только на вас! За хамство! – Девчонка победно вздернула носик.

Ай бравушки! Вот это ответ! Вот это каламбурчик. Откуда она научилась так точно реагировать? Откуда вообще в ней что-то еще, кроме детской беззаботности?

Ярость – это, конечно, не страдание, но близко. Это ведь близко?

В «воронок» меня утаскивали стремительно – я не успел даже разглядеть лица Девчонки. Испытала ли она тогда боль? Удалось ли вернуть ей живые чувства? Сейчас, когда она бушевала в отделении, я начал надеяться: удалось.

– Сергей Михалыч, – молодой лейтенантик крикнул куда-то внутрь. – Получается, я задержанного отпускаю?

– Колямба, да задолбал ты уже все спрашивать, – отозвалось из недр. – Отпусти и дай поспать, три часа ночи!

Лейтенантик Колямба вздохнул, заполнил бланк, открыл клетку и дал мне расписаться: здесь и здесь.

– Больше к нам не попадайте, – улыбнулся. То ли пошутил, то ли правда предостерег.

В следующую секунду на мне повисла Девчонка.

– Как я перепугалась за тебя! Как я на них орала! Ты бы видел, как я прорывалась в отделение! – я вел ее домой, держа за руку. Второй рукой она размахивала в воздухе, как флагом. Губы ее растягивались в такую широченную улыбку, что даже я начал улыбаться ей в ответ. И вся она казалась настолько живой и настоящей…

– Спасибо, хорошая моя! – я прижал ее к себе. – Ты сама не представляешь, какое ты золото. Завидую я парню, которому ты достанешься.

– Парню? – она повернулась ко мне. Взяла в ладошки мои руки. Пробежалась взглядом по моим ладоням, рукам, шее, подбородку – и посмотрела прямо в глаза. – А мне не нужен парень, – произнесла твердо, словно в каждом звуке был гранит. – Мне нужен ты. Я тебя – люблю.

Катастрофа все-таки случилась.

Произошло то, что никогда не могло произойти. Ни при каких обстоятельствах. Двадцатилетние хохотушки не влюбляются в пятидесятилетних владельцев сомнительных пабов. Особенно – в глубоко женатых пятидесятилетних. А если уж и влюбляются – то всегда взаимно.

– Малышка, я тоже тебя люблю, ты такая милая, – улыбнулся ей, уже чувствуя: все. Это конец.

– Ты не понял, Иван. Я тебя люблю. Понимаешь? Не дружба. Не уси-пуси. Я. Тебя. Люблю.

Что я должен был ей сказать? Что моя дочь, живи она, тоже была бы двадцатилетней? Что у нее были бы такие же маленькие ножки, такие же мягкие пальчики, такой же аккуратненький ротик? Что моей дочери нет уже пятнадцать лет, и не будет никогда, потому что «пересон» человечество придумало, а лекарство от порока сердца – нет? Что я не могу влюбляться в Девчонку, потому что влюбляться в дочь – кощунство?

– Извини, – я рушил все, что можно порушить. – Я не могу. Ты слишком…

Ее глаза сжались, ротик выгнулся в обратную параболу.

– Мне больно, – голос словно хрустнул. – Вот здесь. – Она положила руку на грудь, чуть левее середины. – Больно… Мне больно… Больно…

Слезы текли по ее щекам. По логике жанра должен был начаться дождь.

Но дождя не было.

Был только я, только пустой город и только маленькая девочка, впервые познавшая страдание.

Часть 1.

Не сказать, чтобы я никогда не был на верхних этажах. Я на них был, и не раз. В конце концов, когда тебе назначают судьбоносную встречу на 12-м этаже, активизируешь все мыслительные способности – но придумываешь, как туда добраться.

Потом долго смеешься, услышав, что встреча переносится на неопределенный срок, но, в конце концов, ты уже наверху. В конце концов, ты не так часто можешь себе позволить смотреть на мир сверху – так почему бы и не? А спускаться… придумаешь, как спускаться. Ты же, в конце концов, как-то поднялся?

Кафе бизнес-центра предлагало стандартный набор кофе-чая-бургеров. Все как на первом этаже. Будьте уверены, я хорошо изучил ассортимент кафешек на первых этажах. Когда двадцать пять лет топчешь ногами землю, становишься непревзойденным гидом по низменной части земли. Гениальным.

– Неужели на двенадцатом этаже нет ничего особенного? Того, что я никогда не найду на первом? – я усмехнулся, изучая меню.

Большеглазая официантка посмотрела на меня удивленно, но спокойно. Наверняка, она тут не первый день. Наверняка, у нее была масса гораздо более фриковых клиентов. Наверняка, она считает меня вполне нормальным.

Это, кстати, странное чувство – когда тебя считают нормальным. Когда люди с тобой общаются как с равным. Потому что внешне ты ведь ничем от них не отличаешься – так же ходишь, изучаешь меню, заказываешь кофе. Вполне возможно, ты даже умнее их: у тебя за плечами два высших образования, а большеглазая официантка, судя по юному личику, только-только поступила в вуз. И наверняка подрабатывает, сбегая с занятий.

– Так что с меню? Неужели кафе на двенадцатом и на первом этажах не отличаются? – повторил я.

– Нет. Наверное, нет. По крайней мере, кафе нашей сети – точно нет, – девушка профессионально улыбнулась и взглядом предложила сделать заказ.

А мне просто хотелось поговорить. Хотелось сказать вслух: эй, люди! Я на двенадцатом этаже! Я могу подойти к окну и посмотреть на мир! Или к выходу – и поднять руки. И даже могу присесть – точь-в-точь как вы.

Только полететь я не могу.

– Молодой человек, можно к вам? – он сначала поставил на стул портфель, потом положил на него запыленный плащ, потом сел на соседний стул, а потом уже спросил, можно ли.

– Конечно, – кивнул я.

– Очень мало свободных мест, – он обвел взглядом пустой зал кафе. – Приходится тесниться.

– Безусловно, – кивнул я.

Раз уж он так откровенно вторгся в мое личное пространство, я имел полное право на него посмотреть – долго и пристально. Крепкий, даже можно сказать, полный. Борода с сединой. Лысоватый. Умный взгляд. Кажется, я его где-то видел.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы похожи на теоретика свободного полета Карла Маркса? – я взял из рук официантки горячий американо и демонстративно закинул ногу на ногу.

– Ох, молодежь, – улыбнулся он. – Катюша, мне, пожалуйста, пуэр и чизкейк. Как обычно. В моем возрасте, – он отвернулся от официантки, словно тут же забыл про нее, – в моем возрасте молодежь, вспоминая Карла Маркса, не уточняла, кто это. Это было смешно.