Евгений Кубасов - Беззаботные люди. Нескучные истории

Однако нарочитое игнорирование моей персоны Канареичем, оказалось не более чем плодом собственной нездоровой впечатлительности, и вскоре обратилось в более чем расположение. Закончив самоистязание, он спустился с полка, тщательно сполоснул свой прекрасный, умело связанный веник, где в березово-дубовую смесь для аромата и массажа была вплетена ветка можжевельника. Без лишних слов, как старому знакомцу, он вручил его мне с коротким наставлением как поступить с этим банным аксессуаром в дальнейшем.

Прежде мне не довелось быть знакомым с Канареичем лично, но слышать о нем от бабушки и ее словоохотливых подруг немало. То неутомимым весельчаком и балагуром, героем всяких забавных историй, какие ходили из дома в дом, потешая немногочисленный деревенский люд, то проглядывал совсем другой Канареич, переживший все беды и невзгоды, выпавшие на долю его земли, на которой он родился и жил, разделивший на склоне лет, как и многие его однодеревенцы, горькую долю одиночества.

Прозвище свое он получил в наследство от отца, большого охотника до лесных птах. Дрозды, щеглы, канарейки в искусно с любовью сделанных отцовскими руками клетках, окружали его с раннего детства. Птицы были хорошим подспорьем крепкому крестьянскому хозяйству отца. В коллективизацию отца растормошили, объявили мироедом, добро годам и слабому здоровью на Соловки не упекли – дали умереть в своем опустошенном доме.

Но не затаил тогда Канареич-младший неприязни к Советской власти за утраченное благополучие. Цели, как ему виделось, были верными, в это он верил, за это воевал. Да и не власть била настоящих хозяев, а Завистливые люди, пристроившиеся под ее крылом. В гимнастерках, галифе и хромовых сапогах со скрипучими портупеями – в тридцатых, в дорогих костюмах с холеными лицами – позже, наезжали они на больших легковушках в деревню поучать, пугать – властвовать.

Когда от хозяйства остался один дым, Канареич пошел учиться на механизатора. Технику он полюбил не меньше птиц. Отучившись, пошел работать на районную МТС трактористом. Разъезжал по району и всегда возил с собой клетку с певчим тенором. Потом пристрастился к голубям, даже приспособил почтовых для дела. Сеет, бывало в своем колхозе, семена на исходе – голубя из мешка – записку на лапу – голубь домой летит, а том сестра записку снимет и в правление… Глядишь, уже семена везут. Про то даже заметка в газете напечатана была. Вся деревня читала-перечитывала: «Ай, да Канареич!».

Всю войну проездил Канареич на колесах. Дважды был ранен, но везло – легко. В родную деревню вернулся при ногах и руках, с сединой в усах, с наградами, и на невиданной в здешних местах машине «Студебеккер». В кожаном трофейном портмоне вместе с бумагами о полной демобилизации, документами на два ордена и медали, привез справку с печатью и подписью военного коменданта польского города Лодзь о том, что данный автомобиль собран Канареичем из частей пострадавших в боях машин. И потому, как сборка «Студебеккера» является личной инициативой его водителя и не числится на балансе комендатуры, машина передается в полное распряжение водителя с последующим перегоном ее на родину.

Автомобиль и припасенная в его кузове жатка, принадлежали Канареичу по справке там, в Польше и в военное время. Повадились в деревню всякие представители, из района, из области… По первости, глядючи на машину цокали языками, хвалили доделистого солдата. А потом на ту комендантову справку отстучали свое постановление, где печатными буквами обязывали передать технику в распряжение районного начальства, как государственное имущество. Свой «студебеккер», вернее, что от него осталось, Канареич увидел месяцев через восемь на свалке у бывшей МТС.

И опять не затаил он зла на власть, сетуя больше на незнание действительного положения дел тех, кто стоял у ее руля. Он даже жалел правителей, имевших столько недобросовестных помощников, какие для положительных отчетов нарочно искажали действительность. Под гнетом грабительских налогов редело деревенское стадо, вырубались в садах плодовые деревья, зарастали бурьяном некогда личные угодья селян – отрезанные по распряжению сверху. Пустела деревня – год от года таяло ее население.

Как самостоятельного и расчетливого хозяина выбрали колхозники своим председателем Канареича, разуверовавшись в залетных да рекомендованных. Однако недолго пришлось ему председательствовать. Из района командовали: когда сеять, когда убирать, требовали привеса, прироста – проценты, центнеры, тонны… А он не хотел работать по указке, так ослушался один раз, в другой, на третий раз – рассчитали. До пенсии проходил Канареич в бригадирах.

Всласть напарившись, обессиленный, я выбрался в прохладу предбанника. Как раз напротив того места, где лежала моя одежда, сидели Канареич с толстяком. Их очень занимала моя обувь. Говорил Канареич:

– … ишь ты, поди, теплые! А мех-то не настоящий, и кожа – сразу видно – дерматин… Не наши – импортные? – кивнул он на мои сапоги, заметив меня, спросил он.

– Почему же обязательно импортные? Наши! Обыкновенные «луноходы». В них сейчас пол-Москвы ходит. Удобно!

– Да ну, ты! – удивился Канареич. – Не уж-то так и зовутся? Слышь-ка, Кузьмич, – толкнул он соседа. – Луноходы! Вот ведь!.. И что в таких и взаправду по Луне ходили?..

Меня заставило улыбнуться это его неподдельное любопытство.

– Нет, конечно. Просто назвали так и все.

– А теплые? Не промокают?..

Получив утвердительные ответы, Канареич снова обратился к приятелю:

– Вишь-ка, что человек говорит. И теплые и не промокают!.. Вот бы нашим бабам такие на ферму такие, а то все как сто лет назад валенки с галошами, да и те днем с огнем не сыщешь…

Кузьмич угрюмо кивнул, а Канареич серьезно продолжал: – В городе, известное дело, о людях думают. Надо ж, сапоги какие придумали, хошь ты в них по Луне разгуливай, а хошь навоз на скотном топчи. А техника какая… Устройства всякие. Ты не поверишь,.. – в его глазах засветилась смешинка. – Надысь к Егоровне Корнауховой Витька – зять ее наведывался… Это тот, что когда к Шурке – дочке Егоровны женихался в клубе во время картины шашку дымовую задействовал. Так бабки наши решили, что война атомная зачалась и ну по погребам хорониться!.. Шалопаем был по молодости, а как женился, как вроде исправился. Живут они с Шуркой тоже в деревне на манер нашей, но недалеко от города. Шурка работает на ферме дояркой, Витька в городе – что-то по торговой части. Толковал, кабинет имеет, не иначе – начальник. Ну, значится, телефон себе завел, да не простой, а очень даже особенный. Сидит, к примеру, Витька у себя в кабинете, телефон работает, как ему полагается работать, а чуть за дверь – кнопку нажмет, и телефон сам отвечает: так, мол, и так – отсутствует Виктор Афанасьевич, и что желаете передать… И все скажешь, телефон запишет на ленту, а Витька потом все это прослушает… Одна беда, отвечает по тому телефону барышня приятным таким голоском. Чудеса! Я бы и не поверил ни за что, не покажи мне Витька синяк на плече…