Евгений Кубасов - Беззаботные люди. Нескучные истории

Тот смеялся до слез. Смеялся больше над бабушкиным лицом, которое вытянулось после слов внука.

– «Чтобы душа воспарила!» – добивает ее Илюшка.

– Ишь,.. – икнул дед, – усвоил! Вот шельмец! Слышала, мать, что человек говорит? – Воскресенье! Так, что гони червонец!

Хотя уже который год в ходу новые деньги, он не упускал случая, чтобы перевести все в старый пересчет. Бабушка, как всегда принимает это за «чистую монету».

– Какой это червонец!.. – лицо ее вытянулось еще больше. – Ты, леший старый, совсем с ума свихнулся! Откудова я тебе этих червонцев напасусь?..

Дед и внук дружно смеются. Глядя на них, улыбается и бабушка:

– Что старый, что малый… Надо ж, «на грудь примать!», – качает она головой. – Научит же ребенка…

Ванная была занята.

– Там Ольга купается, – пояснила бабушка, заметив Илью у двери. – Иди здесь умойся, я воду спустила, теперь она теплая, – кивнула она на кухонный кран.

Кухня их квартиры большое помещение с окрашенными зеленой масляной краской стенами, выщербленным полом под серым, высоким, засиженным мухами лепным потолком, где круглые сутки горит многосвечевая лампа; огромным, чуть ли не во всю стену окном, о стекла которого зимой скребла стылыми ветвями, а летом ласкалась листвой старая, пережившая свой век, треснувшая в стволе липа. В кухне теснятся две газовые плиты, две мойки и четыре стола. Жильцы двух комнат столов не имеют. Вернее, до недавнего времени был здесь и пятый стол – Тамары Сергевны, которая «сошлась с этим Козловым из пятьдесят девятой», как говорит бабушка. Илюшке это невдомек, из сказок он знал, что могут сойтись богатыри – «сошлись и стали биться», а «этот Козлов», живущий двумя этажами выше, и Илья его хорошо знает, вовсе не собирается биться с Тамарой Сергевной, даже наоборот их можно часто можно видеть во дворе, как они гуляют под ручку. Свое недоумение Илюшка высказал бабушке, но она не дала вразумительного ответа: «Сошлись и сошлись, Бог с ними. Не твоего это ума дело». Дед на его вопрос и вовсе только усмехнулся: «Тут дело, брат, такое…». Нет стола и у слесаря Володьки, на том месте, где он должен был стоять, но никогда не стоял – тумбочка. В тумбочке памятные для ее хозяина предметы – солдатский котелок, полученный в качестве выходного пособия в Суворовском училище, где Володька учился после войны, принятым туда как сын полка и сирота. Из училища его выставили за ворота сразу по достижении совершеннолетия. Вольный дух Володьки противился военному порядку и требованиям устава, да и наверное училищное начальство тоже не питало иллюзий воспитать из него достойного офицера, и за систематическое нарушение воинской дисциплины из училища Володьку «выперли». Чугунная сковорода без ручки тоже была отмечена для Володьки печатью памяти. Сковородка когда-то была собственностью его жены, но собственностью она была в исправном состоянии – с ручкой. От жены Володька ушел гордо сам, по причине полной несовместимости характеров. Повреждение, кухонная утварь получила как раз в момент бурного расставания супругов. У жены осталась лишь ручка, а собственно ещё сковорода долго пылилась на складе вещественных доказательств в отделении милиции, пока шло следствие, а пострадавший отлеживался в больнице с пробитой головой и многочисленными телесными повреждениями, нанесенными «скорее тупым, чем колющим орудием». Володька великодушно простил бывшей половине покушение на собственную жизнь, а сковородку взял у следователя на память. Стол Володьке ни к чему, он ест и пьет в бойлерной, где работает, там же часто остается ночевать. Единственным вкладом Володьки в быт коммунальной квартиры является добывание и самоличное вкручивание той мощной лампочки под потолком кухни, Причем происходит это при обязательном присутствии всех обитателей квартиры и носит даже какой-то ритуальный характер. При свете ручных фонариков, Володька выставляет на середину кухни свою тумбочку, ставит на нее табурет Горожанкиных, дедушка Ильи и разведенец Сергачев должны придерживать от падения табурет, а при необходимости и самого Володьку, когда тот находится «под мухой». Обязанность других, остальных присутствующих – морально поддерживать и всячески восхвалять мастера. А еще у Володьки есть душа, об этом он сам говорил Илюшке, которая не выносит милиции и Степаниды Алексевны.

Горожанкины завтракали в своей комнате, из-за их двери, как обычно по воскресеньям слышалась музыка.

В кухне кроме бабушки и дедушки, Степанида Алексевна и Петр Ксенофонтович.

– Здрасти, – вежливо поздоровался Илья.

Степанида Алексевна хмуро кивает и, прикуривая потухшую папиросу, торопится пошире открыть форточку.

– Здорово, здорово, Илья Муромец, – Петр Ксенофонтович по-взрослому протягивает ему руку. Это Илюшке страшно нравится, он и на улице специально старается попасть на глаза соседу, чтобы дворовые ребята видели, как настоящий капитан милиции с целой колодкой орденских планок жмет в своей большой руке его ладошку.

– Ну, как дела на Кубе? – серьезно спрашивает он, помешивая на плите яичницу.

«И этот про Кубу… И откуда они все знают?», – удивляется Илья и пожимает плечами, – Наверное наши наступают…

– Вот видишь, не знаешь… Радио слушай, – наставительно говорит Петр Ксенофонтович и глядит на часы. – Сегодня обязательно послушай новости. Там будет кое-что интересное.

– Хорошо, – пообещал Илья.

Он любит слушать радио, там часто говорят про целину, про Кубу, и про еще что-то, только не всегда понимает, почему по радио говорят совсем не так, как говорят окружающие его люди. Например, зачем надо идти навстречу съезду партии да еще нести с собой трудовые успехи. Про съезд дедушка объяснил, что это вроде домкома, который собирается у них каждый месяц, только народа на съезд собирается гораздо больше – со всей страны. Но почему к съезду надо идти пешком, а тем более идти издалека, дед не объяснил. Можно ведь ехать на поезде, а еще лучше лететь на самолете, трудовые успехи, если без них никак нельзя, можно сдать в багаж, как делают со своими чемоданами его родители. А то идти…

Степанида Алексевна непривычно молчит, но по ее лицу видно, что из нее просто рвется какое-то сообщение, которое она не решается выложить соседям при милиционере.

– Сегодня на сутки, Ксенофонтыч? – спрашивает дед, когда тот, доев яичницу, принимается за чай.

– На сутки, – вздыхает капитан. – И не знаю, как отработаю… Спал плохо, ногу тянет, наверное к перемене погоды. – И тут же взбадривает себя: – Ну, ничего! Сейчас пройдусь – развеюсь, разомнусь.

– Конечно, по свежему воздуху… Погода, вроде, сегодня хорошая обещается, – глянув в окно, согласился с ним дед.

Илья знает, что в войну Петр Ксенофонтович был тяжело ранен, и ему даже хотели отрезать ногу, но потом решили не отрезать, теперь к плохой погоде «ногу тянет». Он уважительно посмотрел на синие милицейские галифе с тонким малиновым кантом.