Евгения Морозова - И каменное сердце любит…

Но ничто сегодня не радовало Хенрикки. Он сидел во дворе своего дома под деревом. Это деревце еще в детстве он сам воткнул в землю вместе со своим отцом. Отец выкопал ямку, налил туда воды. Взял в руки саженец белой березы, подал его в руки сыну и сказал с необычно теплыми для него нотками в голосе:

– Сынок, Хенрик! Сегодня ты посадишь первое в твоей жизни дерево. Это будет первое дерево, но не последнее! Ты уже понял, какое деревце ты посадишь?! Вижу, родной, ты понял! Да! Это белая береза! Одно из самых любимых финнами деревьев. Пусть это дерево растет так же быстро, как растешь ты у нас, сынок! И ты не будешь болеть, и дерево будет здоровым!

Мы, финны, считаем деревья живыми существами. Вот тебе, сынок, деревце, опускай его с корешками в ямку и держи ровненько. А я засыплю корни землей.

Мальчик торжественно выполнял обряд с папой. Он понимал, что белая береза будет разрастаться во дворе у самой калитки. Здесь они с отцом поставят деревянный квадратный стол и вокруг него соорудят деревянные скамейки. В каждом дворе есть заветное место, где любят собираться все члены семьи. Только под кроной белой березы можно собираться всей семьей, но так же приятно – здесь пребывать в полном одиночестве, обозревая окрестности.

Почему его отец выбрал именно это место у калитки? Было понятно, почему. Даже Хенрикки понял. Это было самое высокое место, отсюда видны все окрестности на много километров вокруг. Даже видна территория Советского Союза. Ох, уж этот Советский Союз! Он казался финнам как бескрайнее море с его огромными территориями. Нет им ни конца, ни края. И люди русские казались финнам даже более суровыми, чем они сами.

Еще недавно с русскими была война. Слава Богу, в семье Хенрикки ни один мужчина не погиб. Но ушел уже из жизни его отец. И матери давно нет на свете. Хенрикки теперь стал хозяином усадьбы. Сколько же лет прошло с того для, когда он посадил свое первое деревце?

Мужчина сидел под зелеными пушистыми ветвями белоствольной березы, на той самой лавочке, которую своими руками сколотил его отец. Он опирался локтями о старенький стол, его взгляд был отсутствующим и почти безжизненным и был устремлен на российскую сторону. Он молчал уже много дней подряд. В душе он понимал, что и говорить ему не с кем, и пожалеть его некому. И вообще, остался он совершенно одиноким, хотя еще и не старым человеком.

Над усадьбой светило солнце, птички еще резвились, но и им не хотелось нарушать покой хозяина, и они расположились в тени ветвей над его головой. Хенрикки с тоской во взгляде поднял голову, посмотрел на птиц. Появилось ощущение, что птички, обычные обитатели его усадьбы где-то порхали в другом месте. А вместо них сейчас были не птицы… Это были его сыновья…

Хенрикки почувствовал ужасную боль в сердце, прижал руку к сердцу, которое билось так сильно, что вздымалась и опускалась грудь. А потом переставало биться, и Хенрикке мысленно прощался с жизнью, обводя в последний раз взглядом дом, скотный двор, птичник и огромный двор. Все здесь было родным и близким. Сердце не подвело, и этот приступ не оказался последним. Сердечко восстанавливало свой ритм, и Хенрикки благодарил Бога за продление его жизни.

Он сидел как изваяние на постаменте, у своей калитки, и его было видно со всех сторон. Только кто его мог увидеть, когда в своей усадьбе остался он да еще эта русская… И она не принесла ему счастья… Очень жаль, что все так сложилось. Он сломал ее жизнь, состарил ее вечными придирками и криками, пустыми капризами… И сам был глубоко несчастен… Охо-хо-хо-хо…

Хенрикки оглядел свою усадьбу. И ему показалось очень странным, что даже солнце, подарившее ему столько много света и тепла, не озарило радостью его дом. И он четко увидел темную тучу, как будто черной пеленой затягивающую весь холм. Такое видение ему являлось не в первый раз. В четвертый… И он понимал, что за этим последует…

Из дома выскочила женщина. Она подбежала к Хенрикки и что-то ему тихонько стала говорить. Он отмахнулся от нее, показывая этим нетерпеливым жестом, что продолжение ее слов бессмысленно, тяжело встал с деревянной лавки и медленно пошел в дом, опираясь на палочку. Он не выглядел маленьким и тщедушным. А даже напротив – высокий, полный, с совершенно белыми седыми волосами, густыми и волнистыми. Женщина пыталась поддержать хозяина, но он в гневе оттолкнул ее от себя. Она упала, но тут же быстро вскочила на ноги и пошла рядом с ним.

Хенрикки ступал тяжело, каждый шаг давался ему нелегко. Он теперь уже не расставался с палочкой. В доме он швырнул палку, она пролетела как ракета и попала в стеклянный кувшин с молоком. Кувшин с треском развалился на несколько частей, и молоко хлынуло на пол. Хозяин спешил в комнату, где были самые большие окна, и из комнаты имелся свой выход в садик.

Эту комнату занимал его сын, его третий по счету сын. Самый младший. Он каждого из своих сыновей любил особой любовью, готов был отдать каждому из них свое сердце. Но Господь не брал его сердце, он забирал сыновей. Одного за одним…

Младшего сыночка Хенрикки назвал символичным именем: Олави – наследник. И его мальчик рос какое-то время здоровеньким. Он был активным, непоседливым. Русская женщина – прислуга то и дело стояла под деревом и просила Олави спуститься вниз, потому что он еще маленький, может упасть с высоты и разбиться. Олави кричал, что спустится только тогда, когда внизу будет стоять папа и поймает его в свои большие и сильные руки. Озорник!…

Сейчас же Олави лежал на кровати. Покрытое синевой юное лицо, тени под глазами, высохшие костлявые руки напоминали уже скелет. Это было ужасное зрелище. Мальчик почти не дышал. Отец упал на колени перед кроватью, аккуратно взял его руку в свои могучие ладони, покрыл поцелуями пальцы сына, слезы катились по его лицу. Отец не стеснялся русской, он целовал пальчики сына и кричал, что сын не имеет права уходить раньше отца, что он для сына подготовил богатое наследство…

Хенрикки не владел собой, бился в конвульсиях. Как будто это именно он, а не сын, умирал от тяжелой наследственной болезни, скосившей всю его семью – жену и троих сыновей. Олави уже не понимал, что происходит вокруг него. Душа прощалась с юным телом. Ей и самой не хотелось уходить так рано, поскольку мальчик вырос очень умным. Из него мог бы получиться отличный ученый, который нашел бы спасение для умиравших от генетического заболевания родственников. Но… Каждому человеку свой путь. Жизнь дается каждому, а вот старость – лишь избранным.

По телу мальчика пробежала последняя волна, он резко вздохнул, как будто хотел подняться, но… вдох был последним. Он закрыл глаза, и голова отвернулась от отца. Хенрикки отпустил руку сына, упал на пол и пытался руками схватиться хоть за что-то в этой комнате. Наконец, под руку ему попалось полотенце, которым русская смачивала лоб Олави. Обезумевший от горя отец схватил полотенце и пытался затянуть его на своем горле. Он хотел умереть рядом с сыном, жизнь без любимого мальчика не имела смысла.