Фёдор Быханов - Ветер Надежды

– Фью-и-и-и!

Протяжный и дерзкий, истинно молодецкий свист поднимает в раскалённое небо целую стаю перепуганных воробьёв.

Устроенный свистуном переполох затронул не только эту пернатую мелочь, но и птиц крупнее обличием. Вроде тучных сизокрылых голубей. Те тоже отъелись без особого для себя труда, на остатках от рациона немалого лошадей.

Ведь перепадает им всего, что угодно на вольные харчи – завтрак, обед и ужин в досталь. Фуража в основном. А также содержимого конских «яблок», остающихся недолгим образом там, где прогулялись эти хозяева здешней жизни.

Не считая всего остального меню, что позволяет столь выгодное соседство. И не только от, содержащихся в здешней конюшне, животных. Но и от тех скакунов, кого привозят сюда из разных мест для участия в конских состязаниях.

И вот, от чего-то, теперь пришла им пора поволноваться.

Поднялшись дружной стаей в высокое бездонное, совершенно чистое от облаков небо. И выполняли свой перепуганный полёт на самой жаре вместе с другим представителям пернатых, которым тоже не позволил, не весть, откуда появившийся, незнакомый заезжий забияка спокойно оставаться в зной на их прежних насиженных местах.

Тех самых, что ловко были устроены птицами по всем массивным металлическим конструкциям конноспортивного комплекса, а не только под стрехой перекрытия сооружения, предназначенного для укрытия многочисленных зрителей ипподрома, как от ненастной погоды или же наоборот – излишне ясной и солнечной.

Вот как сейчас.

Когда нет ни одной живой душе надёжного спасения от пронизывающих всё на свете и бдезжалостно обжигающих лучей раскаленного солнца.

Сам свистун – седоголовый и бородатый курчавый старик лишь довольно улыбнулся устроенному им же самим птичьему переполоху.

Хотя, вроде бы и не пристало так шалить взрослому человеку, да что поделать, коли душу переполняет до самых краёв не то что заливистый хулиганский свист, но и кое-что большее.

– Хорошее настроение не скроешь, коли оно само просится наружу! – давным-давно подметил к своей нынешней пенсионной старости заслуженный коневод Кузьма Крылов. – Потому и не зачем его в душе сдерживать!

К тому же сегодня и самых веских, неоспоримых никем поводов для положительных эмоций имеется у него – хоть отбавляй.

В том числе от победы в предыдущем скаковом заезде, заставившей изрядно поволноваться у финишной черты, до приятной, хотя и достаточно продолжительной в бюрократическом плане, процедуры оформления призов.

Но тут уже ничего не поделать.

Ведь именно ради точного заполнения немалого количества заявлений, пояснительных бумаг и ведомостей в бухгалтерии ипподрома, только что пришлось ему еще и немало походить. Поволноваться.

И даже кое-кого брать «на горло» со своей таёжной предгорной простотой, утрясая дополнительно возникшие «бумажные» формальности.

И всё по июльской несусветной жаре!

Пока здесь – в тылу спортивного сооружения, под высокими зрительскими трибунами вдруг не появился и у него отличный шанс прийти в себя. Когда «прямо из солнечного крематория» зашёл в здешнюю живительную прохладу великолепной тени.

– Вот бы, царица моя мохноногая, так в холодке и всю оставшуюся жизнь мне кантоваться! – даже в присказке, не обошёлся Крылов без своих любимых лошадей. – Да разве добиться такого счастья…

Тем более что случилось это далековато от своей осёдлости, пусть и не в родных таёжных краях.

Но, как тут же мысленно оправдал сам себя Кузьма Андреевич:

– И всё же, вовсе не на посторонней какой-то там территории, а прямо-таки исконно нашенской!

Имелся им в виду роскошный областной ипподром, окружённый сегодня, в разгар лета, с самого утра, будто осязаемым всё ещё даже ближе к вечеру, маревом густого раскалённого воздуха.

Безжалостным зноем, доставившим немало проблем с защитой от зноя всем без исключения, собравшимся в свой выходной на призовые скачки.

Но и в самую отчаянную, казавшуюся непобедимой, жару нашлось, однако, где укрыться всему живому от палящего природного крематория. Спасение нашлось здесь – в затенённой сейчас, обратной стороне массивных зрительских трибун.

Но если обычно в жару полумрачная изнанка зрительских трибун, разморённая спокойствием после ухода людей со своих кресел, нарушалась, разве что воркованием голубей, то сейчас, после его залихватского заливистого свиста, она была наполнена многоголосым обиженным птичьим гомоном и воркование.

А вот жалеть никого свистун не намерен.

– Неприкаянным по жизни птахам, что тут особенного – снова притихнут, как прежде, до конца пережидая зной, – прекрасно понимает бородач. – Зато меня долго, как хотелось бы, эта здешняя тень спасать не будет.

Он тряхнул свой кудлатой, с утра не расчёсаной, седой головой:

– Пора выбираться!

Сказано – сделано! Двинулся вперёд.

Затем пришлось быть ещё более решительным. Характер проявить понадобилось не тогда, когда сделал первый шаг, не без труда оторвав ногу в сапоге от чрезвычайно мягкого сегодня, ставшего податливым как пластилин, асфальтового тротуара. А именно потом. Продолжив путь. Печатая по-солдатски, следом за самым первым последовал – второй шаг, третий, очередной.

Совсем так, как было на армейской службе с маршерованием вдоль сельских улочек под остроумный припев со стовами: «И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог, а мы идём по Африке!»

Вот и сейчас старый бывший воин так и пошёл прямо на слепящий солнечный свет. Невольно радуясь, что прямо на глазах заметно увеличилось в размерах и благодатное затенённое место, всё заметнее расширяясь и для его собственного пути.

Только обязательный будущий заход дневного светила и наступление скорого вечера никому и никогда не замедлить, а уж тем более – не отменить!

Первые признаки того уже дают о себе знать.

Вот прикрыло незатейливой защитой тени трибун от царившего день-деньской удара безжалостного солнечного пекла сначала аллею тщедушных ещё, совсем молодых яблонь-дичек. Затем спасительно потемнел, избавившись от солнечных лучей, тротуар, что тянется долго вдоль пожухлых посадок сирени.

Особенно порадовало именно это. Чудесное превращение бывшей асфальтовой «сковородки» в настоящий оазис прохлады.

Ведь, к нему путник как раз и направлялся, борясь со зноем, собственной усталостью и предвкушением дел, далёких от всей его обычной, хотя и не наскучившей за долгие годы, профессиональной суеты.

Даже невооружённым взглядом, из-под своих кустистых седых бровей Крылову отчётливо видны начавшиеся перемены.

В том числе, как всё дальше и дальше расползаются тени от массивных построек, уже вполне позакатному – вытянувшись во всю только возможную длину.