Vysheslav Filevsky - Странная эмиграция

А Прохор Терентьевич, тоже как будто витая в поднебесье, окружающую жизнь тщательно отслеживал. И его не интересовало, что будет через пятнадцать тысяч лет. Прохор Терентьевич страдал любовью к планете, на которой выпало бытийствовать… До такой степени, что, как ему представлялось, разделял дыхание, чувства, переживания и боль Земли. Грубо говоря, его можно было бы назвать русским Лао-цзы 8, потому что Небом жил… Но это всё, конечно, отдалённые сравнения…

Ещё одной общность. между друзьями было то, что оба на корню не принимали либеральные ценности, а потребление считали мерзостью, унизительной для человека. Но если Сидор Карпович при этом «щукой-рыбою» ходил «во глубоких морях», «птицей-соколом» летал «под оболоком», то Прохор Терентьевич, превосходя дракона, в духовном полёте своём оставлял облака далеко внизу. И это, при всём научном невежестве друга, не могло не впечатлять Сидора Карповича… Таким образом, старинные приятели, находясь в глубинном противоречии, имели общее и дополняли друг друга…

Итак, ремонт – позади: мебель отреставрирована и расставлена, грязь вымыта… Там и сям зияют недоделки… Из кошелька ушло более девятисот тысяч, это вместе с реставрацией… Больше всего Прохору Терентьевичу хотелось впредь никогда больше не обращаться к рабочим…

Да нет, общаться с ними было как раз приятно.

– Но они же бандиты и халтурщики! – по телефону возмущался Прохор Терентьевич Сидору Карповичу.

– А-а, гнилой интеллиге-ентишка, – язвил друга Сидор Карпович, – не научился в своё время руками-то работать? – Теперь и расплачивайся: денежки выкладывай.

– Да где ж я их возьму столько, сколько этим ненасытным хапугам жаждется?! – ярился Прохор Терентьевич… —

Да, во времена юности его и в семье, и в кругу общения рабочие профессии презирали. Общество успешно воспитывало новых бар и могильщиков своих. Хотя сами родители, хлебнув жизни по полной, своими руками могли делать всё… Вот так стакан голубой крови, который помимо крови красной перегоняло сердце Прохора Терентьевича, сделался для него жидкостью воистину ядовитой. А про голубую кровь я е солгал: была она у Прохора Терентьевича…

Многие потаённо завидуют дворянам, злобствуя. И не понимают, насколько тяжело нести на себе ношу благородства… Да нет, вполне можно быть и дворянином по крови, и свинья-свиньёй по жизни… Прохор же Терентьевич страдал по жизни от печати наследственного благородства. Но всё-таки сомневался, что отказался бы от неё ради доли простолюдина…

Вы что подумали, что под понятием «простолюдин» Прохор Терентьевич имел в виду рабочих? – Ничуть не бывало!.. Благородный, по его понятиям, конечно, суть тот, кто парит духом много выше облак, тот, кто нутром ощущает себя частицей мироздания и плачет от любви к Высшему и сущему – тот, главное чувство которого есть благоговение… Таковой – князь, хотя в грязь никогда и не сеял…

А простолюдины – их ярчайшим проявлениям Прохор Терентьевич считал правящую бандитскую, как он полагал, верхушку общества и так называемых звёзд… Последние и вовсе вызывали духовную рвоту. А потому средствами передачи сведений Прохор Терентьевич не пользовался. Сидор же Карпович для него был простолюдином. И Прохор Терентьевич глубоко сожалел об этом.

С находкой денег у Прохора Терентьевича заметно улучшилось настроение… Счёт в банке? – Да, не без этого. Впервые за много лет Прохор Терентьевич ощутил твёрдую почву под ногами. Но – дорогу к мусорному баку забывать боялся. Потому как миллион сто тысяч – сумма ничтожная. Лииться её было недолго и просто. Лишиться – и снова ощущать себя полным дерьмом при существовании от пенсии до пенсии. И его не успокаивало, что именно такое мировосприятие было где-то у четверти его соотечественников.

Это Прохор Терентьевич ясно понял, только получив банковскую карту… Теперь же он знал, что может купить и это, и то, и сё, и пятое, и десятое. Правда, не вместе, а только что-то одно… И это одно всё равно покупать боялся, чтобы не потратить вместе с деньгами уверенность в завтрашнем дне и чувство того, что он – человек… Вот, что важно: Прохор Терентьевич теперь знал, что он – человек… Кто бы мог подумать… И он теперь уже гордо, не стесняясь, выискивал в родных баках съедобное:

«Пошли все на х.й: я – человек!» И в его сознании это звучало действительно гордо.

Знаете же ответ на загадку о том, что самое быстрое на свете… Мысль, да. А вот что течёт быстрее всего, а?.. Тоже должны знать: Деньги!.. А потому Прохор Терентьевич жил по-прежнему скромно, по накату и денежкам глаза не протирал 9.

Однажды он зашёл в большой магазин промышленных товаров… Так, поглазеть… Там всё сверкало. Взад, вперёд и вбок двигались извращённые, как бы вывернутые наизнанку человеческие образы. Везде надписи на чужих языках. Из громкоговорителей назойливо и некрасиво пели на них же. Продавали тоже чужое и совершенно не нужное ему, а положа пуку на сердце – и никому. В смысле, для поддержания жизни в теле.

«Разврат», – понимал Прохор Терентьевич. Он шёл мимо прозрачных лавок – и вдруг поймал себя на мысли, что понимает богачей-хозяев жизни. И ему вдруг тоже в лад с окружающим чужим товаром и в омуте чужой музыки захотелось презирать всё родное и плевать, плевать, плевать на него, желать уничтожать всё своё злобно, бессмысленно и со всей силы, топтать, гадить, бить его…

Испугавшись, Прохор Терентьевич поспешил из магазина прочь и назвал его про себя «Тьфу ты, мать твою!»…

Ремонт тоже отразился в становлении его нового настроения. Хотя… Всё-таки и он, и банковский счёт скорее всего только подтолкнули, заставили проявиться внутренние изменения, накапливавшиеся годами…

Да, недоделки рабочих вызывали досаду. Приятели, навещавшие его, тоже посмеивались, тыкая пальцами в те или иные огрехи… «Как изменились люди, – с грустью думал Прохор Терентьевич. – Им стали важны такие мелочи, на которые раньше не обращали внимания… Отчего это?..» – И приходил к выводу, что оно от внутренней опустошённости, крайней заземлённости. А ему жаждалось не обои у плинтуса разглядывать, а взирать куда-то много выше голов. Потому как там чуялось нечто прекрасное и возвышенное, чего на Земле не было…

С возрастом Прохор Терентьевич стал обнаруживать, что взгляд его стал каким-то душевынимающим, что ли. Смотрел он, скажем, на облаки закатные и душенька его как бы утекала по ниточке взгляда в даль бездонную, насквозь проникая влажное облако. И ничего там вроде и не было, лепота духовная одна без-óбразная. Да только тянула она поластиться с ней куда поболее лужка муравчатого, не говоря уже тротуарной плитке. Тем более ухмылки по поводу косовато наклеенных обоев в коридорчике и вовсе душу коробили. А потому Прохор Терентьевич стал всё чаще избегать ватажиться с друзьями, оберегая возвышенный настрой свой паче зеницы ока. И ремонт, который он с такими муками претерпел, помогал ему в этом… Походка стала легче. Он чувствовал, что не просто шёл по асфальту к помойному баку, но плыл яко по воздусям… Видел не только гнусные рожи алкоголиков или лица чужеземные, заполонившие Отечество, а скрывавшиеся за ними прекрасные духовные сущности их…