Дмитрий Лукин - Из жизни Димы Карандеева

– Видишь? Пожалей меня! – жаловалась она, показывая красным ногтем в ровную, такую интересную Алексею, икру. Бесстрастное лицо Алексея, казалось, уже было ответом на ее причитания. Тогда он еще боролся со своими эмоциями, потому что это было начало.

– Не грусти, – говорил он ей, два раза гладил по лопатке и нагло ухмылялся ее недовольному взгляду.

– Ты просто монстр! – завывала она, наслаждаясь своими жалобами и позволяя ему, тоже радуясь, обманывать себя. Нет, тогда еще на первых порах он часто фальшивил ей в ответ и удивлялся, как же его обман остается незаметным. Он задумывался: «Что, они там уже так привыкли к фальши, что ничего не видят? Столько раз уже друг друга обманули, что теперь совсем слепые? Ведь, если Бог хочет наказать, то…» А поначалу часто звучали лживые Алексеевы комплименты, и Татьяна не могла нарадоваться, с натянутой мимикой Алексей чмокал и приобнимал ее, а она от этого расцветала на глазах.

Один раз он пригласил Татьяну за город на дачу к своему другу. Это была дача, рядом с которой Алексей Шаров провел детство, где только начал, невольно повинуясь генам, вдыхать мир в творческом направлении.

– Фу, электричка, – сказала Таня. Она оделась как можно проще, как просил Алексей. На ней была смешная зимняя панамка и красная модная куртка. А Алексею стало стыдно, что он ездит в электричке.

– Может, на такси? – спросила Таня.

– Туда очень далеко, – ответил Алексей, и ему сделалось стыдно, что у него нет денег на такси до дачи. Ему всегда становилось так плохо, когда он остро ощущал нехватку денег, что уже пару месяцев, как у него начал болеть из-за этого живот. Стало в нем урчать, когда он чувствовал, что от жизни к его годам можно было добиться намного больше. «Как? А рви и выгрызай! Если ты чего-то в жизни не добился, значит, мало этого хотел». И он обещал себе, что когда-нибудь у него будет много денег, чтобы все время передвигаться только на такси, потому что теперь у него всегда будут только такие женщины как Татьяна.

В электричке ему казалось, что на них все оборачиваются. Таня мило выглядела в своей панамке – наверное, так модно за границей и ему нравилось наклоняться к ней и чмокать во вкусную юную щеку. Сцена «Девушка из высшего общества в русском народном вагоне» казалась ему очень контрастной, и он был даже готов вспомнить художественные порывы детства и зарисовать ее.

Иногда Татьяна морщилась, глядя в окно, иногда называла кого-то дураками и опять морщилась, а потом, когда поезд остановился и стоял пять-семь минут, она встревожено оглядывалась, а потом приблизила к Шарову личико и сказала: «Пожалуйста, Леша, сходи и дай машинисту долларов сто, чтобы он поехал».

Алексей посмотрел на Татьяну, а когда понял, что это сказано серьезно, захохотал и хихикал еще долго, пока уже двинувшийся состав не заглушил его смешков.

И там, на чужой даче, они целовались в темноте на совсем простых, еще советских простынях. И он опять, как будто в первый раз, ощущал какую-то тайну и не верил в свое наслаждение; представлялось ему в этом что-то фантастическое, хотя уже происходило в его жизни много такого, во что можно было не верить. Но все случавшееся с ним всегда оказывалось созвучным его внутреннему чувству собственной уникальности и избранности.

И Таня отстранялась и что-то слезливо говорила, а он был уже так близко к ней – через пять минут слов в темноте, перешел со своей кровати на ее.

– Я не могу сейчас, не могу, я еще не готова, – зашептала Таня так просительно, что он даже не стал пытаться убедить ее, а просто, доцеловав, молча перешел обратно к себе в постель, уже чем-то сильно довольный.

– Фу, какой ужасный дом, – сказала Таня утром. – Какое тут все грязное и старое.

А Алексею дом нравился именно тем, что ничего не изменилось в нем с того времени, когда он маленьким жил с бабушкой на соседнем участке.

Тогда ему было стыдно говорить местным ребятам, что это не их дача, а что ее сняли на лето, и он старался либо молчать, либо выдумывать что-то. И как же один раз он был рад, когда соседский мальчик сказал: «А-а, это, кажется, дача ваших родственников? Ваша хозяйка что-то говорила в правлении…»

«Да-да, – ухватился маленький Алексей, – и поэтому с нас за нее практически ничего не берут…»

И именно здесь, когда-то очень давно бабушка читала маленькому Алексею сказку Гауфа про угольщика Петера Мунка, сменявшего свое сердце на каменное. И маленький Алеша плакал, когда жена Мунка Лизбет умоляла холодного и жестокого Петера опомниться, не зная, что настоящее сердце Мунк отдал за золото Михелю-Голландцу.

Утром после катания с горки на санках, Алексей дал в руки Тане лопату и долго смеялся, как она с ней смотрится. Он попросил ее погрести снег и она, изобразив дурацкую, как Алексею представилось, «иностранную» гримасу, зачерпнула снег лопатой. Шаров забрал у нее инструмент. Таня часто делала лицом как-то так, как делают красотки-ведущие на экранах в модных программах. Сейчас она была похожа на ведущую спортивной программы.

Белая-белая русская зима в поселке его детства… Высокие вьюжные деревья, утихомирившиеся, наверное, в честь их приезда. Алексей вышел один на улицу и посмотрел на ее снежную линию. «Странно, – подумалось, – я ведь ничего уже не ощущаю… Когда-то жил здесь маленький, был влюблен в соседскую девочку, стремился к чему-то хорошему, верил в добро, а сейчас уже непонятно во что верю, если вообще верю. Наверное, только в то, что хочу всего добиться. Как жили писатели, к которым слава приходила после смерти? Какой в этом во всем был смысл? Нет, художник – любимец женщин, умнейший человек своей эпохи, тонкий аристократ в белом костюме и с тростью в руке… И как же бесят бессребреники! Люди, которые всю жизнь нищенствуют и только, как наркоманы, наслаждаются собою созданным, которое через несколько поколений по какой-то пошлой закономерности признают дети тех, кто всегда жил сыто. Ну, не так, конечно, все однозначно, но все равно так… Нет – художнику без белого костюма и трости!..»

Шаров пошел в комнату и долго смотрел на Татьяну, прихорашивающуюся у зеркала. «Как красива!» – он опять гордился, что, кажется, завладел ею. Был доволен, опять говорил приятности, сажал к себе на колени, но в то же время помнил – с Татьяной надо быть циничным Реттом Батлером или кем-то в этом роде. А Алексею так почему-то удобно в этом образе, хотя он и ощущал его сильно примитивным.

Обедали забавно, с шутками, Шаров был в ударе, а Татьяна высокомерно подтрунивала над его другом, сельским парнем из этих мест, который заикался и часто говорил невпопад, а в обществе Татьяны вообще засмущался.

А Алексей чувствовал, что Таня дышит его, шаровской, героикой, и в этом ему хорошо вралось, так что он сам путался и верил уже тому, что навыдумывал.