Костя Карманов - Аэронавтика. Рассказы

Раздвинув ветки Потап увидел огромного медведя, который доедал варенье из эмалированного таза, похищенного из летней кухни. Стрелять Потап не стал, только в сердцах выругался и сказал: «Ну и козел же ты, медведь!» Ужас, ужас! – проухал филин в чаще.

В парке было тихо, только комары еле слышно звенели стеклянными крыльями.

Иван Тимофеевич слушал музыку ночи, сидя на неудобной лавочке без спинки, между ногами стояла трость. Иван Тимофеевич упер подбородок в ее набалдашник и думал о Шопене.

Подошел сторож и попросил закурить. Странно, – подумал Иван Тимофеевич, – ведь здесь никогда не было сторожа, – но папиросу все-таки дал. Сторож попыхал и отдал папиросу назад. Потом достал огромный раскладной ножик и начал махать им перед лицом Ивана Тимофеевича. Тот невозмутимо затянулся и бросив окурок на землю, раздавил его каблуком.

– Это не мое, – сказал он и зашагал к выходу из парка.

Сторож догнал его, сидя на облучке пролетки, запряженной парой гнедых и преградил дорогу.

Иван Тимофеевич накормил лошадей хлебными крошками из кармана и двинулся дальше к прудам. Сторож пошел рядом, декламируя Маяковского. Настроение испортилось окончательно.

Иван Тимофеевич схватил за шкирку сторожа и забросил далеко в пруд. После, приглушенного туманом бултыхания и слабых криков, наконец-то наступила тишина. Только комары еле слышно звенели стеклянными крыльями.

Крики птиц зловеще разносились над лесом. В шалаше, покрытом еловым лапником сидели двое: доктор в белом халате и шапочке и пациент, одетый по обычному. Доктор протер пенсне и сказал:

– Лечение страхом – новое прогрессивное направление современной медицины…

Кто-то снаружи неосторожно тронул шалаш, от чего тот весь качнулся. Доктор продолжал:

– Когда человек боится, он забывает о болезни, потому что страх за свою жизнь мобилизует все силы организма и концентрирует на спасении, человек забывает о своей болезни.

Летучая мышь влетела в шалаш и лизнула врача в щеку. На щеке выступила кровь. Врач достал носовой платок и приложил к щеке. Пациент сидел также задумчиво смотрел на ружье, лежащее в ногах. Доктор продолжал:

– Открываются внутренние резервы организма и болезнь неминуемо отступает.

Вблизи шалаша раздался многоголосый голодный вой. Пациент, тоскливо и жалко улыбаясь, сказал:

– Я уже чувствую себя здоровым.

Доктор довольно потер руки и сказав: Дело сделано, – вышел из шалаша. Снаружи донеслись звуки убегающих шагов, рычание, слабый крик, бульканье, рычанье и хруст костей. Врач остался до конца верен клятве Гиппократа.

Зной витал над городом. Асфальт раскалился и поплыл. Машины в нем вязли, загорались и глохли. В фонтанах на дне лежали сварившиеся глупые воробьи и, вообще, редкая птица уже могла долететь до середины хотя бы чего-то. Кошки уже не дремали на солнышке, а обессиленные безжизненно висели на деревьях. И только люди легкомысленно играли в карты в бункере подземного бомбоубежища.

– Делайте ставки, господа! – крупье зловеще улыбнулся. Иван поставил на карту последнюю рюмку воды. Карта оказалась бита.

– Ты проиграл, – на плечо Ивана легла тяжелая рука вышибалы, – Сходи, проветрись.

Крупье хмыкнул. Игра была смертельной.

Пал Палыч поднимался все выше и выше. Небо становилось все прозрачнее. Самодельный дирижабль, похожий на огромный кусок измятого пластилина, плохо слушался руля, но стремился на восток и вверх всем своим раздутым угловатым телом.

Мимо пролетели чайки, насмешливо крича. Пал Палыч преломил буханку черного хлеба и накормил чаек.

Потом наступила тишина. Стрелка высотомера застыла на отметке: Очень высоко. Дышать становилось все трудней. Пал Палыч схватился за грудь, но спускать гелий не стал, хотелось подняться еще выше, так высоко, чтобы среди бела дня стали видны звезды. Потом, корчась от удушья, упал на дно корзины и услышал голос:

– Ну и куда ты прешь?

– В небо!.. – прошептал Пал Палыч, рот сводила судорога. Помолчав, чей – то голос сказал:

– Ну, давай.

Ошметки дирижабля нашли, на давно не кошеном совхозном поле, а Пал Палыча никто не нашел.

Мария колдовала над циркулем. Совершала над ним: то судорожные, то плавные пасы. Бормотала и тихо завывала. Шептала шипящие и цокала звенящими согласными. Потом привстала и направила бешенные потоки колдовской энергии, исходящие из тонких, жилистых рук, прямо на него.

Циркуль шевельнулся, как-будто во сне. Потом привстал, подломив одну ногу, неловко крутанулся на ней, склонился, как-будто в поклоне и замер.

Мария обессилено уронила руки на стол. Циркуль, в раздумьях застыл в нелепой позе. Момент осознания себя в мире, в бытии на этом покрытом белой льняной скатертью, столе оказался тяжеловат. Как жить дальше? Кого любить, кого ненавидеть, с кем петь песни под Луной? Неужели с этой сумасшедшей огромной девицей он проведет остаток дней? Нет! Только не это!

Циркуль решительно шагнул в сторону открытого окна.

– Куда ты?! – воскликнула Мария

– На кудыкину гору! – грубо ответил циркуль и вышел в окно.

Ее звали Брахмапутра. Она была обыкновенным, хрен знает чем. Бесформенная, но с лапами, на спине шерсть, на животе живот. Во рту, украшенном сочными губами, длинные клыки и синий язык. А вот глаза у Брахмапутры были удивительной красоты, неземной глубины, когда она ими поводила, облака на небе потрясенно проливались дождями, а дрозды падали в обмороки прямо с веток.

Но появился он – этот бесстрастный красавец – блондин. На которого, ее поволока вообще не действовала. Эгоист и равнодушный бог с холодными голубыми очами. Когда он шел по двору, мимо гаражей, кошки теряли сознание, а женщины с кошелками падали на колени и начинали восторженно рыдать. Такая во дворе случалась какофония.!

Брахмапутра пряталась, за давно остывшей кирпичной трубой домовой котельной и следила за ним восхищенным взором.

Потом она решила написать ему письмо с признанием в любви.

– Милый мой, ясный! – писала она, – Как мне жить далее без тебя? Как взаимодействовать с реальностью, если только ты – настоящий, такой родной и далекий. Недоступна мне ласка твоя и губы твои плотно сжаты. Что мне делать – скажи, любимый?!

На что блондин ответил ей коротко и ясно, так и написал на заборе: Иди на..й!

Наполнились слезами прекрасные глаза Брахмапутры, и хлынули ручейки слез, и слились в реку, и потекла река на юг в теплые страны. И назвали индусы реку Брахмапутрой, что означает глазастая река.