Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

– Потому как ему больше подходит другая.

– И какая же?

– Толстобрюх. Видел я его однажды. Истинный Толстобрюх. Куда только партийцы смотрят? Почему не скинут?

Утренняя разминка продолжалась, быть может, ещё некоторое время на радость окружающим, но в это время подошёл автобус. Молодёжь ринулась к дверям без промедления, визжа, и толкая друг друга. Народу собралось много, и не каждому было суждено уехать этим рейсом. Степан не стал состязаться с молодёжью, наблюдал за давкой со стороны. Потом, пожевав губами, произнёс про себя что-то и смачно сплюнул в сердцах. Посох был при нём всегда. Он взял его и, не дожидаясь, когда автобус отойдёт, отправился пешком. Дорогу в город Степан знал наощупь. Не один десяток лет петляет она среди густых зарослей ивняка и частокола ельников.

«Никому нет дела до посёлка, – рассуждал старик, ходко шагая по утоптанной тропинке. – Начальству что? У них «газики» да «Волги», в магазины не заходят, а если и заходят, то через дверь со двора, всё для них есть на складах. Народ их не интересует. Оно уверено в том, что мужик живуч, всегда выкрутится как-нибудь. Да и другими благами начальство себя не обидело. Продукты, талоны, товары, связи, власть – всё это в их распоряжении. В любом количестве, в любое время, без талонов и очередей. Живи, не тужи. Да ну их! – подумал Степан сердито. – У меня тоже всё есть: мясо, молоко, соленья, варенья. Что ещё мне нужно? Пусть они побесятся с жиру. Придет время, недолго осталось – взбунтуется народ, наведёт порядок».

Степан шагал тропинкой, которая металась по-над рекой то влево, то вправо. Кирзовые сапоги, смазанные накануне дёгтем, приятно поскрипывали. Солнце успело уже выскочить из-за остроконечных вершин деревьев и согревало сонные поляны, оставляя холодок лишь за раскидистыми кустами. Старик спешил в город, а из головы не выходил вчерашний разговор с Ефросиньей.

… – Степан, – позвала она накануне, пожевав ввалившимися губами.

– Чего тебе? – недовольно отозвался он.

– Давно я хотела признаться: тяжело мне, за сынов переживаю.

– Что за них переживать? Вырастили всех, слава Богу, живут самостоятельно, – недовольно пробурчал Степан.

– Ночами не сплю, лежу в постели и всё думаю, думаю, и думам моим нет ни перерыва, ни конца. Всегда считала, что самая большая радость в моей жизни – наши сыновья. Только ради них и жила. А вышло как? Выпорхнули из гнезда, и поминай, как звали. Для чего жила, для чего живу сейчас?

– Сходи в церковь, помолись, покайся перед Богом, авось полегчает, – посоветовал он вчера жене.

– Схожу, Стёпа, а то, как же? Только одними молитвами положение не исправить. Ходила уже, не единожды. Но Бог не слышит меня. Старшие сыновья как забывали письма писать, так и забывают, по сей день, прислать о себе весточку. Годами сулятся навестить нас с тобой. Нехорошо мне, Стёпа, душа разболелась шибко. Младший вон совсем рядом, а живёт, будто за семью морями, глаз не кажет. И забыл он, родной, как залазил на колени мне, как ластился и заглядывал в лицо. Думала, коль последыш, стало быть, опорой на старости будет. Ан, нет, в бирюка превратился, обособился. Не могу больше молчать, Стёпа, и что делать – не знаю, – глухо и растерянно закончила Ефросинья грустную тираду.

Степан выслушал жену и взвинтился:

– Сама виновата, старая. Удумала, что наговорить Серёге про Катьку! Парень полюбил девку, а ты – помои на него вылила! Он – гордыня, как ты. Твой характерец унаследовал. Кров родной оставил, Катьку жалеючи.

– Стёпа, ты что такое говоришь? Поступки Серёгины одобряешь? Я, стало быть, виновата во всём?

Степан не ответил, долго молчал, размышляя. Потом, глядя в сторону, продолжил:

– Представь, к примеру, если бы меня охулили. Ты бы что, шанег напекла тому человеку, который охулил меня? За один стол усадила, чаем напоила?

Он вопросительно посмотрел на жену, ожидая ответа.

– Причём здесь ты? За что могут тебя охулить?

– Я же сказал – к примеру.

– Ну, ладно. Будет с тебя примеров.

– Ты не увиливай от ответа, и скажи прямо: осталась бы при мне. Так? Так. И обиду бы затаила на того человека, да попуще, чем твой сын. Так-то, Фрося. Поэтому не жди примирения в ближайшие дни. Не малец твой Сёрега, который быстро забывает про горячий отцовский ремень. Не ждёт он с нетерпением, когда ты пальцем поманишь его. Обида, она, что обычная болячка: как не понукай – не пройдёт, не улетучится. Нужно время и терпение.

Степан тяжело вздохнул, посмотрел на часы – ходики и, не говоря ни слова, вышел на крыльцо.

Мысленно Ефросинья соглашалась с мужем. Степан был прав. Но сколько бы она не размышляла над его словами, ничего утешительного для себя не находила.

– Ох, сыны, сыны мои родные! Беда мне с вами, – завздыхала она, как только Степан вышел покурить. – Как же быстро вы выросли! Будто вчера я вас водила за малюсенькие ручонки, а сегодня и представить не могу, какими они стали и что могут делать. Ох-ох-ох! Сердце моё разрывается на части. Как легко вы можете расставаться с родительским домом.

Она тихонько заплакала, поднеся к глазам край фартука.

– Ну, чего заканючила, чего нюни распустила до колен? – с упрёком выговорил возвратившийся Степан. – Не убивайся попусту, глупая баба! Подумай лучше на досуге, как сподручнее, да ненавязчиво наведаться к молодым, под каким предлогом заявиться и что сказать им. Внучка-то совсем большая, к празднику Великого Октября пойдёт под стол уже самостоятельно.

Глаза Степана увлажнились, он швыркнул носом и утёр усы.

– Разве ты не хочешь простить Сергея, сблизиться с Катериной? – спросил он, глядя в лицо жене.

– Сына я, Стёпа, простила уже давно, а вот к Катьке не лежит у меня душа по-прежнему. Сердце противится почему-то и – всё тут. Не знаю, почему, и не могу совладать с собой.

– Чем же она не глянется тебе, не пойму. Баба, как баба – красивая, ласковая и работящая. Чего тебе ещё нужно?

– Не знаю, Стёпа, и объяснения не нахожу. Сдаётся мне почему-то, не будет у них с Сергеем житья вместе. Притворяется Катька до поры до времени, как и покойный отец её. Породу ведь не переделать…

– Глупая ты баба, Фрося! Вдолбила себе в голову дурь несусветную и вынашиваешь пакостные ожидания. Скажи в таком случае, отчего тогда Катька заставила Сергея золото выбросить? Могла бы и оставить. Никто, кстати, не ожидал от неё такого поступка. Осудила, стало быть, отца своего.

– Может быть, и так. Может, и в самом деле спекла меня жизнь дурными предчувствиями, наложила клеймо прошлого. Но вспомни сам, как жили мы. Одни ожидания и были. То репрессии – ждёшь со страхом ареста день за днём, ночь за ночью. Только и думаешь: вот придут, вот заберут. Потом война. Хочешь – не хочешь, а похоронка сидела в голове постоянно. Почтальона ждали каждый день с тревогой. А сыны наши окаянные? Чего только не удумывали! Всё через сердце пронесла, так и живу в ожидании неприятностей и сейчас. Другой мне, Стёпа, уже не стать, стара я для перемен.