Ольга Данилочкина - Любимых не бросают. Рассказы

«ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА, МЫ ВАС ЛЮБИМ, А ЛЮБИМЫХ НЕ БРОСАЮТ!!!» – огромными буквами было написано мелом на доске. Я обернулась. Класс всё еще стоял. И все дети – как один – смотрели мне в глаза. По лицу Ленки-Пеппи текли слезы. Плакали Таня Малышева, Галя Кожевина, Надя Снежкова и другие девочки. Кусал губы троечник Женька Мамаев, шмыгал носом Вася Дегтярев, беззащитно моргал Генка Попков, хлопал мохнатыми ресницами Рыжий-аж-красный, Санька. Весь класс ревел.

«Ребята, ну что же вы…» – только и смогла я промолвить. И разрыдалась сама…

Урока не было. Мы не подготовились к диктанту. Все 45 минут мы проговорили. «Ребята, вы все поймёте, когда станете взрослыми, – начала я. – А сейчас просто поверьте мне. Я ухожу в другую жизнь и на другую работу не потому, что не люблю вас. Я люблю вас, но ухожу – так сложно устроена жизнь».

А своему Мишке-жениху я потом сказала: «Они научили меня любить. Они – мои первые дети».

Прошло много лет. Теперь у меня есть муж – тот самый Мишка. У нас своя семья и свои дети. Но я всегда помню их – двадцать пять преданных, дорогих мне сердец.

Мы долго ехали, остановили машину. Хотелось передохнуть. Это был центр города. Стало очень тепло, даже жарко, поэтому приоткрыли дверцы. Включили радио. И вдруг…

Все прекрасные истории начинаются со слова «вдруг»: вдруг по радио зазвучала эта песня. Мимо шли люди, и с ними вдруг что-то начинало происходить. Едва заслышав музыку, они становились Другими.

Те, что шли суетливо и быстро, начинали двигаться медленно и красиво.

Те, что на ходу болтали, не особо слушая друг друга, – смолкали и начинали смотреть друг на друга, прислушиваясь к собеседнику. И к чему-то еще.

Те, что были в размолвке, – оборачивались друг к другу. Их лица светлели. Разглаживались упрямые морщинки. Губы начинали улыбаться. Они брали друг друга за руки, обнимали за плечи. И шли дальше, уже не разнимая рук.

А одна маленькая девочка взялась кружиться в такт музыке. Как юная фея. И ее мама начала кружиться рядом с ней. Молодая красивая женщина не думала в этот момент, уместно ли это. Две девочки – взрослая и юная – и впрямь были прекрасны.

…Над городом плыл сиреневый туман. Порхали лепестки цветущих вишен и яблонь. Теплый летний ветер уносил прочь обрывки чужих ссор, клочья глупых размолвок, пыль ненужных бед, болезней и невзгод.

Из простенького радиоприемника нашей машины над городом плыла музыка гениального Марка Нопфлера. Он поет на чужом языке, но ведь мы его понимаем. Значит, наши сердца все еще живы.

А разве этого мало?..

И опять очередь в казенном учреждении. Кому повезло – сидят. Другие подпирают стенки. Все как обычно. Скучно, томительно, душно.

Входит молодая женщина с ребенком на руках. Мальчик уже большой, лет семи. Почему такого большого мама тащит на руках? Потому, что ножки у сына не ходят, безжизненно болтаются, как плети. Это ДЦП.

Мама пристраивает парнишку на скамейку рядом со мной. Говорит сыну: «Сиди». Встает рядом. Достает из сумочки свой смартфон. Все. Мамы больше нет.

Мальчик испуганно смотрит по сторонам. Начинает раскачиваться из стороны в сторону. «Где это мы? – спрашивает он сам себя. – Куда это мы пришли? Куда мы пришли, куда?..» Отчего мама не объяснит малышу, что все в порядке и не надо бояться? Может быть, мама не слышит своего ребенка? Слышит, ведь она стоит рядом.

Все очень просто. Маме некогда: она тычет пальчиками в клавиатуру, мечтательно улыбается, ждет ответа, читает ответ, хихикает едва слышно. И снова – пишет, читает, хихикает.

«Я вижу двери. За ними – кабинеты, – продолжает бормотать мальчик. – В кабинетах столы, там работают люди. Еще есть полки, шкафы, там много документов. Куда же мы пришли? Где мы?»

Почему эти вопросы сын не задаст своей маме?

«Малыш, все хорошо, – тихонько говорю я мальчику. – Скоро мама заберет документы и вы пойдете домой». Но ребенок даже не смотрит в мою сторону. Он не смотрит и на маму. Его глазенки мечутся по лицам чужих людей, беспомощно пытаются что-то разглядеть сквозь стеклянную стену регистратуры. Он раскачивается все больше. Его голос становится еще беспокойнее. Тоненькая шея вытягивается и напрягается.

Я понимаю: он боится. Он боится больших чужих зданий, чужих людей, шума, резких звуков и движений. Он живет в своем маленьком мире и любит тишину. Любит свои игрушки. Мультики. Если дома есть кошка, он обязательно любит и эту кошку. Наверно, он любит маму. Разве можно не любить маму?…

«Куда мы пришли? – голосок ребенка становится громче. – Ходят люди. Они тоже пришли сюда. Зачем они пришли сюда? Кто их сюда позвал? Я вижу кабинеты, двери, документы, окна, стулья, женщин, мужчин…»

Какая-то бойкая тётка не выдержала: «Мамаша, у тебя ребенок сидит нервничает. Ты почему его не успокоишь-то?»

Взволнованный монолог малыша был резко оборван. «Все, хватит», – приказала мама сыну. Но не потому, что отреагировала на замечание. Просто подошла очередь. Взвалила его на руки и направилась в один из кабинетов.

«Куда мы пришли? – кричал ребенок. Его крик был слышен даже сквозь закрытую дверь. – Где мы? Кто это? Куда мы…»

Господи, и правда – куда же мы пришли и до чего мы докатились…

Баба Надя утирала слезы, а они все катились. Щемило сердце, отнималась левая рука. Пожалели незнакомые люди, пустили квартиранткой.

В ночной рубашке, домашнем халате и тапочках на босу ногу убежала баба Надя из теплого дома от родной дочери. «Ты мне не мать, – визгливо, срывая голос, кричала Людмила. – Убирайся вон, старая ведьма! Змея проклятая!» Баба Надя бежала через огороды, поскальзывалась, падала, неуклюже поднималась и спешила подальше от перекошенного злобой дочкиного лица, от слов восемнадцатилетнего внука Юры: «Если б не зажала деньги, никто бы тебя и не тронул!»

«Наезды» на бабу Надю начались сразу, как переселилась она с дедом к дочери. Люда приходила из своей фирмы нервная, молча ужинала и, хлопнув дверью, удалялась в свою комнату. Надежда Ивановна, сдерживая слезы, прибирала на кухне и там же садилась за вязание. Потом в дом врывался внук Юрик. И вместо «Привет, бабуля!», как он радостно кричал ей маленький, бросал грубо: «Жрать давай».

Когда в последний раз Людмила называла ее мамой? Что случилось с дочерью и любимым внуком? Почему выросла между родными людьми глухая стена отчуждения? Со своим мужем, Василием Петровичем, она говорить об этом боялась. Ведь он сказал однажды, как отрезал: незачем было съезжаться, жили бы и дальше в деревне. Вася старался реже бывать дома: сутки через трое дежурил сторожем, а в свободные дни на рыбалку уходил или в гараже пропадал. Да и не очень-то разговорчив был: контузило на войне, сильно заикался. А как разволнуется, вообще слова сказать не может.