Верона Шумилова - Счастье в ладошке… Роман

И тревога в Наташкином сердце продолжала расти и набирать свои силы.

А Евгения Викторовна, немного приглядевшись к невестке, однажды сказала сыну:

– Ну, что ж?! Вроде бы ничего! Главное – не лентяйка! Но смотри, не потакай ни единому её капризу, не то сядет на голову и будет нами руководить. Этого допускать никак нельзя! Держи её в руках да так, чтобы попискивала и постанывала. Всё это поёдет тебе на пользу.

Максим и без этих напутствий был не из тех, кем можно было помыкать, а тут еще и мать одергивает на каждом шагу. Шел на работу и целовал жену – «лишнее»; приносил цветы – «Ни к чему такое баловство!»; подставил стул – «Чего угодничаешь?» А потом и у самого все советы матери проходили без сожаления и натяжек: не баловать, не хвалить, не потакать! Это и был его главный девиз, под которым он и строил свою новую семью.

Ни о чем этом Наташа не подозревала.

«Делай добро, и тебе тем же воздастся!» – учила её тётя-мама, и она, Наташа, понимала это в буквальном смысле этого важного слова. О том, что мужа надо еще «воспитывать», словно подгонять под себя платье, купленное в магазине полуфабрикатов, об этом не имела никакого понятия и никогда такого не слыхивала.

Первые три месяца жили хорошо. Так казалось Наташе, не требовавшей для себя ничего. Максим бы ласков, давнишние ссоры исчезли. И хотя первая ночь на кружевной и мягкой, благоухающей благовониями, постели вызвала в ней, юной и трепетной, нежной и слишком скромной, на долгие годы чувство страха от нетерпения Максима: тонкую ночную сорочку разорвал снизу доверху, когда Наташа закрывала кружевным воротом свои груди, дышавшие юностью и непорочностью, и, не замечая её испуганных глаз и желание что-то доверительно шепнуть ему, жадно целовал в каком-то диком стоне её юное атласное тело, вздрагивающее под его властными и горячими руками.

А потом думала: «Опять наврали книжки! Не так в них про любовь. Не так!»!

И всё-таки, любя Максима чистым и нежным сердцем, каким могла любить юная душа, встретив сильное мужское чувство, рвущее её тело и сердце в минуты любви на части, смирилась со своим положением робкой и неиспорченной невестки в семье властных людей. Хлопотала везде с настроением и не унывала. Всё так же была полна радужных надежд, и весь мир был для неё прекрасным и добрым, и никто в нем, казалось, не мог её обидеть, поскольку все знали, какая она терпеливая и как всех любит.

Конечно, Максима – больше всех! А то, что книжки наврали, так их учительница русского языка и литературы часто повторяла, что любой автор имеет право на вымысел и на «опоэтизацию» (какое чудное слово, думала она тогда, сидя за школьной партой) своих героев и их действий. Она, конечно, могла бы жить без всего «этого», но Максу всё это очень нужно. Но если ему это надо, значит, надо!

Наташа, вбирая в себя все загадки семейной жизни, была счастлива.

А вскоре Наталья устроилась на работу. Ей с первых же дней понравилась обстановка: ребята вокруг были веселые, дружные и относились к ней, как к ребенку. И она недоумевала: уже и замуж вышла, несет какую-то семейную нагрузку, а её по-прежнему не считают взрослой.

И правда! Какая же она взрослая! Тоненькая, стройная, с густыми золотистыми волосами да юным личиком с пухлыми розовыми губами. Лишь улыбнется – и детская озорная улыбка, а то и смех-звоночек рассыпается вокруг яркими жемчужинами.

Только Евгения Викторовна да её Максим всегда очень строго к ней относились: ни игры, ни смеха! И часто, как маленькой, ей хотелось расплакаться.

А тем временем беременность начала её беспокоить и приносить первые слезы и огорчения. С одной стороны, она была рада своему положению: Максиму родит сына. О дочери он и слышать не хочет. Нет, и всё! Роди ему сына хоть умри!

А если… И Наташа в первые недели волновалась, будто она была виновата, кого после девяти месяце тревог подарит мужу? С другой стороны, беременность проходила трудно, и она прятала все свои тревоги в глубокие тайники своей раненой души.

Максим всё чаще ходил злой и раздраженный. Цеплялся к жене по мелочам, выговаривал в присутствии Евгении Викторовны её малейшие ошибки и требовал немедленно, тут же, всё исправить и доложить ему. Наташа еще никогда в своей жизни не видела и даже не думала, что кто-то на неё может так злиться.

«А за что?» – думала она, и горечь заполняла ей чистые и еще не выплаканные глаза. А тут еще тошнота стала донимать да голова кружиться. Подойдет, пожалуется Максиму (а кому, как не ему?), но он молчит, а то и отмахивается от неё, как от назойливой мухи: пристала, мол. У всех так!..

Один раз от головокружения чуть не упала. Качнулась, схватилась за тумбочку – и вокруг потемнело. Глаза метнулись к мужу, который тут же сидел за столом, призывая помочь, а тело её, ослабленное, ждало его рук, но в ответ услышала почти злобный, не то ненавидящий, не то презирающий голос:

– Ну что раскисла? Не успела забеременеть, а уже руки под тебя подкладывай. Больше работать надо – и голова не будет болеть.

– А-а-а-а! – застонала Наташа, в беспамятстве бросилась на веранду и забилась в судороге.

На её крик из другой комнаты выбежала свекровь.

– Что с тобой? – засуетилась она. – Наташка! Слышишь меня?

– Мне… Мне очень плохо… А он… он – и не могла Наташа выговорить остальные слова, что давили её, сжимая горло.

– Ты что, Максимушка? – не спросила, а запела Евгения Викторовна. – В таких случаях, сынок, надо помогать.

Взъерошенный Максим напыжился:

– Надоело! Чуть что – и в обморок. Ты, мама, сама рассказывала, что еще отплясывала перед тем, как родить меня. А тут… – и столько презрения было в его голосе, что Наташе казалось, будто небо упало на землю, придавив её с будущим малышом.

– За что ты так со мной, Максим? – прошелестела одними губами Наташа, умоляюще глядя на мужа, ожидая, что он сейчас, услышав её голос, выйдет на веранду и успокоит её, а то и на руки возьмет, хрупкую и легкую.

Но он поднялся и ушел из комнаты, хлопнув дверью. Евгения Викторовна успела лишь вдогонку крикнуть:

– Ты, сынок, уж совсем расхрабрился, да не по тому поводу, – и стала успокаивать невестку тем, что находила какое-то оправдание своему сыну. – Не сердись на него. Мужики – все такие! Они не понимают беременности. Вот ребенок появится, тогда…

Никаких оправданий Наташа понять не могла: в ушах стоял его ненавидящий голос.

Но самое страшно ждало Наташу впереди: ночью, словно ничего и не случилось, Максим пожелал её, не попросив прощения, не развеяв мрака, что уже сгустился над их семьей. Одним словом, он даже не попытался расположить жену к себе. Видимо, считал, что был ей дан урок на предмет воспитания мужества, а на уроки только дураки обижаются, а уж тем более за него не просят прощения.