Верона Шумилова - Счастье в ладошке… Роман

Словно стена обрушилась на юную хозяйку дома. Не способная на непристойные и не обговоренные заранее встречи, она хотела было тут же захлопнуть дверь, но, почувствовав, как дрогнуло и сорвалось с привычного ритма её сердце, разрешила войти.

Горин перешагнул порог и тут же рассыпал белое море цветов у её ног.

– Прости, Наташа, что вторгся в твое пространство! – Он, казалось, задыхался от волнения. – Не мог иначе… Поверь, не мог!..

– Я тебя не приглашала, Вадим. Да и Максим сейчас придет.

– Нет! – ответил он так резко, словно произвел над её головой выстрел. – Максим сегодня домой не придёт. Он гуляет в другом обществе.

Наташу качнуло, и это заметил Горин. Он подхватил её и прижал к себе.

Не отшатнулась от него Наташа, не ударила его в грудь, в лицо, не крикнула, чтобы он закрыл дверь с другой стороны. Ничего этого она не сделала.

Она притихла в его руках, горячих и нетерпеливых, нежных и таких, как ей показалось, желанных. Они стояли молча, хотя часы давно отсчитали последние удары ушедшего года, провозгласив начало нового счастливого для людей года.

Вадим по её приглашению разделся и присел на роскошный диван, над которым висел портрет пышной и красивой дамы.

Потом они сидели за праздничным столом. Наташа попросила, чтоб Вадим сидел не рядом с ней, а напротив. Скромно пили шампанское, смотрели друг другу в дивные и чистые глаза, в которых не было темных мыслей, а загоралась долгая и трудная взаимная любовь, которая принесет друг другу много страданий.

Через некоторое время Горин всё-таки сел рядом с Наташей. Потом они танцевали медленное танго, и Наташа чувствовала, как Вадим сгорает в своем стремлении прижать её к себе, целовать губы, глаза, бархатную шею, но она не позволяла ему никаких лишних движений, хотя и сама где-то уловила в тайниках своей души, что её сердце, изболевшееся рядом с Максимом, рвется к не изведанному доселе чувству: встрече с посторонним мужчиной. Нет, он, Горин, не был ей посторонним: они вместе работали не один день, и всё же… И всё же она почувствовала, что теряет себя, свою женскую силу и способность сопротивляться.

И снова танец – и снова глаза в глаза… Серо-зеленые убегали куда-то, чтобы спрятаться от карих, жгучих и горячих, и вдруг они встретились…

Горин жадно целовал её плечо.

Наташа не сопротивлялась, лишь мешала Вадиму открыть широкую лямку кружевного зеленого платья, чтобы не открылась ему её упругая юная грудь. А он горячими губами доставал уже вырез платья… И тут раздалась пощечина.

Горин был подавлен.

– Прости, Наташка! Прости!.. Я не должен был… Я всё понимаю…

Наташа, выгорая до дна от возникших чувств к другому мужчине, спешно прикрывала оголенные плечи легкой шалью. Всё её тело дрожало…

Одевался Горин тихо и так же тихо закрыл за собою дверь…

«Как это давно было!» – Наталья Николаевна прикрыла глаза. Горин и сейчас носит такую же форму зимней одежды, какую носил двадцать лет назад. Она ему подходит. А Наташа до сих пор из множества цветов любит больше всех белые хризантемы.

Она вспомнила, что за прошедшие годы написала несколько стихотворений об этих удивительных цветах. Наталья Николаевна и сейчас знает их наизусть, знает до единого, до самого последнего слова.

И понеслись в её голове эти самые строчки.

О, хризантемы! Моё вдохновенье!

Сказочный мир! О, мой Бог!

Вы для меня расцвели, без сомненья,

Белой любовью у ног…

Знаю, ко мне вы с надеждой летели,

На руки нежно легли, —

Стала я в ночь новогодней метели

Пленницей вашей любви…

Наталья Николаевна поднялась, набросила халат и подошла к окну. Там, за ним, мела холодная поземка, а здесь, где она, – будут звучать стихи о хризантемах в его честь, в честь Вадима Горина, незаменимого и такого недосягаемого.

Горин всё еще в дороге. Спит ли? Отдаляется и отдаляется от её не измеренной ничем и никем любви. А ведь всё могло быть по-другому. Могло быть!..

А в её сердце, растревоженном встречей, продолжали звучать стихи, посвященные новогодней встрече с ним, Гориным.

Где мне слова такие взять,

Чтоб их величьем всех обнять

И мир обнять?

Мне Новый год подарен был, —

Он для меня в ту ночь звенел…

Как всё понять?..

Наталья Николаевна уснула тревожным сном лишь под утро…

Красивая золотистая пора с бабьим летом! Благодатная пора щедрой багряной осени! Земля, обласканная прощальными лучами и бархатной прохладой легкого ветра, устав от многодневных забот и жаркой суеты лета, отдыхает в напряженном покое.

Так отдыхает женщина, трудившаяся в доме целый день, не покладая рук, а к вечеру, выйдя за калитку и присев у забора на деревянную скамейку, положила эти самые руки на колени и, щуря глаза, подставляет лицо лучам предзакатного солнца. И так же, как до блеска протертое окно, сверкает голубизной небо, переливаясь звенящими паутинками; трещат цикады, а в саду, под тяжестью налитых румяных плодов, устало сгибаются ветки.

Наташка, будучи еще подростком, любила эту пору, когда в школу ещё можно было бегать в легком платьице, набив пустые углы портфеля яблоками да грушами, а по дороге любоваться пламенеющими георгинами да кудрявыми разноцветными астрами.

Сделав после обеда уроки, она бежала в огород помогать Марии Степановне. Гладкими спинами глянцевато желтели тыквы, напоминающие откормленных поросят, а красные с сизым налетом помидоры, вгнездившись в огородном песке, манили сорвать и тут же вкусить их неповторимый вкус и почувствовать даже приятный аромат.

Но всё это было где-то там, очень далеко и в другой, очень счастливой жизни. А сегодня, в солнечный сентябрьский день, впервые, после длительного отпуска (Андрейке стукнуло пять месяцев), Наташа, собираясь на работу, ощутила волнение и щемящую тревогу. Волновалась, потому что отвыкла от работы, закрученная водоворотом других дел, и тосковала по дому, где можно было, взобравшись во дворе на верхушку старой липы и вгнездившись среди её ветвей, вообразить себя птицей, парящей над деревней, и мысленно увидеть далекие города и страны, а смыкающееся с горизонтом небо и парящие тучки принять за море с белыми яхтами и мечтать.

Мечтать о будущей жизни, о том, что обязательно прославит себя, дабы люди узнали, что есть на свете Наташка Звонарёва, мечтать о любви, преданной и единственной, и о Нём, с которым можно будет разделить весь её необыкновенный, созданный воображением, мир.

Сейчас же, дом и четыре стены, где она жила с ребенком (Максим почему-то не входил в перечень её семьи) и где она не имела ни на что права, начинали давить на неё.

Евгения Викторовна, выйдя на пенсию, на работу больше не пошла, и Наташе сидеть дома с малышом уже не было смысла. Семейный бюджет был общий, строго контролировался свекровью, которая решала сама, что покупать молодым, и эти покупки финансировала, выдавая точную сумму и требуя сдачи до мелочи. Кроме того, считая, что молодежь нынче не только деньги транжирит, но и одежду не бережет, следила за тем, чтобы вещи одевали с её ведома и разрешения.