Александр Грановский - Амарок. Или Последняя игра

А любимец Ленина – Свердлов был в тот момент далеко – вместе с ним, Сталиным, в забытой богом Курейке, и ни о какой революции не думал. А думал, как разделать, отловленную в Енисее, нельму, нарубить для печки дров или сделать блесну. Остальное время строчил письма, чтобы его перевели в большое село Монастырское.

Жизнь в Курейке сурова. Девять месяцев зима, три недели лето. Морозы за 50 не редкость, что самому удалось добыть, то и съел.

Это было самое дальнее и северное место ссылки. Двадцать километров от Полярного круга. Чтобы никто не сбежал. Четыре месяца на перекладных до Енисея, а там еще три недели (две тысячи километров) на утлой лодчонке по реке. На пути водовороты и пороги. На берегу звери.

За несколько лет в этой дыре можно сойти с ума или стать зверем. Но он сам смастерил себе все нужное для рыболовства и охоты, от сетей и силков до гарпуна и топорика, которым прорубал лед. Целый день охотился, ловил рыбу, колол дрова, топил печь, готовил еду.

Как потом он рассказывал брату своей будущей жены, Надежды – Федору Аллилуеву: «Мороз все крепчал… голубоватый в свете Луны снег, тени торосов. Ледяная пустыня. Но подул северный ветер, завьюжило, и скрылись звезды. Начиналась пурга. Вешки, которыми отмечали путь, исчезли. При каждом порыве ледяной стужи лицо немело, превратившись в ледяную маску. Пар изо рта смерзался. Голова и грудь покрылись ледяной коркой, дышать невозможно, обындевевшие веки слипались. Тело растеряло тепло. Но он все шел. И дошел».

Выжил. И даже полюбил эту жизнь с ее суровым бытиём, и с такими же суровыми людьми. А главное – понял, почему они здесь живут, почему не рвутся, как тот же Яшка Свердлов, в места, где жизнь устроеннее. Где не нужно в лютые морозы добывать корм, разгребать снег, ходить на охоту, ловить рыбу. Благо, спасительная река рядом, и в ней пока еще много рыбы.

Думал-думал: жить нельзя – а раздумался: можно», – как говорил старообрядец Акинф Ложкин, который, словно знал какую-то тайну, которая делала его сильнее.

Зимой, правда, поймать рыбу не просто, так как, она спит. Почти вся семга скатывается к большой воде или остается зимовать «на ямах», которые надо знать. А чтобы рыба заметила блесну, её надо покрывать специальным светящимся фосфором.

И он делал такие блесны.

А чтобы не проваливаться в снег, надо надевать широкие лыжи, по следу которых будут терпеливо бежать волки, пока их не почувствуют собаки. Но он волков почувствует еще раньше и начнет незаметно замыкать круг, чтобы собаки и волки встретились, и от этой встречи его сучка Аза родила волкопса. И тогда у него будет всегда хорошая охота.

Так делали в горах его предки, и такой волкопес стоил десяти собак.

А еще с таким волкопсом можно смело бежать из любой ссылки. Лучшего друга для побега не найти. А потом он подарит этого волкопса знакомому шаману, который будет считать, что это он, Сосо, превратился в духа по имени, Амарок, чтобы спасти племя от весеннего голода. Как сделал в свой прошлый побег. Но в этой ссылке ему не везет, зря только мучает собак.

Словно волки научились читать его мысли и не хотят замыкать круг. А это значит, что весна в этом году в Курейке будет поздней, и время для побега будет упущено. Знать, не хочет дух Амарок отпускать его в 1917 год.

А ведь они с Распутиным встречались. Казалось бы, случайно.

Но друг Гурджиев сказал, что случайностей не бывает и заставил вспомнить все. И серо промозглый Невский, и крики извозчиков, и тень филера, который вел его уже давно – от самой квартиры Аллилуевых, в которой его настигла ночь. И сейчас он искал людное место, чтобы отделаться от филера, как от голодного пса.

У ресторана «Астория» было не протолкнуться. Бородатые швейцары с золотыми галунами с криками «Посторонись!» держали оборону. Не раздумывая, смахнул шапку и сквозь душистые дамские меха протиснулся в первые ряды.

Без шапки для филера его нет. Не за что зацепить взгляд. Да и опасаются филеры толпы, в которой все меняется быстрее, чем филер успевает сообразить и принять решение.

И сейчас главное – стать частью этой толпы, которая уже начинала раскачиваться и набирать силу, чтобы в следующий момент с криками: «Едет, едет… едет!» – хлынуть в образовавшийся просвет – навстречу этому «порочному праведнику, небесному распутнику, ангелодемону, спасительному погубителю, святому черту России» – как только тогда не называли Распутина, чтобы испугать и испугаться, сделать знаменем толпы, которая – страшная сила. А главное – слепая, которая не склонна подчиняться. В какой-то момент толпе может показаться, что она и есть власть. Выше царя и даже бога. В сущности, она и уничтожила Распутина, который отнял у нее бога.

И тогда Ленин отнял у толпы царя.

Причем, за его, Сталина, спиной, пока он на фронте спасал революцию от безумия свободы, а потом всю ночь напролет читал отчет о расследовании цареубийства (составленный генерал-лейтенантом М.К.Дитерихсом), о котором уже потрясенно гудел запад*.

До такого не додумался даже он, Coco, – единственный азиат, среди этих европейцев. А Ленин был на подъеме. Он бросал в толпу новые слова, которые ничего не значили, но оттого начинали значить еще больше, словно превращая их в заклинания, которых так не хватало, чтобы оправдать кровь.

И эта его ухмылочка, которую почему-то назовут отеческой. И вздернутая, как у беса, бороденка. И в прищуре упрятанные глаза, в которых смерть, смерть, смерть – неутоленная жажда смерти, которая накапливалась годами, и которой он мог теперь управлять росчерком пера:

– Тонкая работа, – поделился радостью. – Но ггязная. Спасибо, товарищ Свердлов постарался. А как вы, голубчик, думали? Геволюция – это ггязь, но геволюция это и искусство. И, как всякое искусство, она тгебует жегтв и еще раз жегтв.

3

Мокрые ступеньки круто уводили вниз. Здесь ход расширялся, и можно было выпрямиться во весь рост. В свете фонарика поблескивали неровные камни свода.

С этой минуты его сердце стало часами и начинало свой отсчет времени. Десять минут до развилки, еще восемь до прикованного к стене скелета, затем поворот налево – и через каких-то несколько минут он окажется в темном переулке, где его всегда ждут.

Серая обыкновенная «Победа». Другая машина в это же самое время будет на Мясницкой, третья – возле Красных ворот, четвертая – на Герцена, если он надумает от развилки взять вправо, и так далее еще в десятке точек.

Раньше у него была карта – старинная такая карта, с готическими обозначениями на немецком, который он неплохо знал, но старо немецкий понимал с трудом.

Эту карту при тайном обыске удалось обнаружить в кабинете вождя. Сразу понял, что она и есть главное. Ленин был уже смертельно больным – мучительно доживал последние дни в Горках.