Татьяна Шипошина - Подземный Голландец. Странники и пришельцы (сборник)

«Ох лышенько, лышенько…»

«Доченька моя! Доченька, милая моя! Прости, что не доехала до тебя! Прости меня! Одна только у меня надежда – что там, наверху, всё в порядке. И не атомная бомба там взорвалась, а просто это рядовая авария в метро. Может, нас ещё спасут. Надежда ещё есть. Но если нас не спасут… знай, милая, что я любила тебя – больше всех на свете. И я до сих пор верю, что ты восстановишься, восстановишься полностью…

Господи! Сохрани её, если ты забираешь меня к себе! Сохрани её, не дай ей остаться инвалидом, не дай ей сгинуть где-нибудь в детдоме! Пусть её сестра моя заберёт. Я хоть без мужа, а она – и без мужа, и без детей. Что-то в нас не так было, Господи. Две сестры – и никак семью не могли создать. Ни она, ни я. Так и была у нас она, доченька моя, одна на двоих. Видно, пора мне уступить место сестре.

Господи! Прости меня, что я возносилась перед сестрой… ну что у меня дочь есть, а у неё и того нет…

Прости… Я знаю, знаю… в чём вознесёшься над другим, то и потеряешь. Прости меня, Господи, прости…

Доченька моя, доченька…»

«Вот так, вот и жизнь кончается… Конечно, лучше бы в бою. Может, лучше мне было там умереть, в Африке. Советником… Каким советником! Сколько там наших полегло, за неизвестно какой, но прогрессивный режим. Как были они дикарями, так и остались дикарями. Вот и весь режим. Прости, Господи.

А может, и правда, что режим наш… что наш родной коммунистический строй был ошибкой? И то правда, что был он тоталитарным, что был он не божеским, как сейчас говорят? И вся наша идеология, и вся наша жизнь, на этой идеологии построенная, была ошибкой? Мягко говоря!

Вот, оказывается, как. Пришла пора помирать, а тут выясняется, что и верил ты не тому, и жил ты не так.

И присягал… Присягу давал – Отечеству служить. Не я устанавливал, какой будет строй в Отечестве!

А мог ли я в этом разобраться до того, как всё полетело к чёрту?

Мог, наверно. Все чувствовали, что что-то не так. «Голос Америки» ловили. Но я занят был! Как я пил! Как я квасил, чёрт возьми! Не до разбирательств в общественном строе мне было, потому что я пил. Пил – и материл этот строй! И на большее не был я способен тогда!

И все, кто жил рядом со мной, так же пили и так же материли жизнь, как и я.

Нет, это не оправдание, что все. Каждый отвечает за себя. Как это говорят… каждый умирает в одиночку. В одиночку!

Да… И что мне теперь, перед смертью, делать? Куда мне кричать, кого мне просить? Бога? А как же партбилет? Я ведь не выбросил его, не сжёг его, как некоторые. И никто не заставил бы меня изменить присяге.

И всё же… Господи! Вот я… Прости меня за то, чего я мог бы не делать, а делал… И за то, что я делал, а мог бы не делать… Вот оно, сердце моё, пред тобой. Голое… Как голый в африканской пустыне, стою перед тобой…

Африка, трупы… пьянство смертное… вольняшки… враньё, по жизни враньё… подчинение сумасшедшим приказам… и подступающая старость, на должности сторожа.

Прости меня, Господи… Прости…»

«Ленка! Тебя, одну тебя я любил всю жизнь! И всю жизнь я боялся признаться себе в этом! Всю жизнь я трусил, Ленка, и всю жизнь делал как все, и врал как все, и продавался, и покупался как все.

И опять я завидую, Ленка! Тут, на самом краешке, когда смерть маячит впереди… Я опять завидую, Ленка, и опять ему, Юрке Горшкову!

Потому что я никогда бы не смог поступить так, как он. Я никогда бы не смог так – бросить всё ради любви. Я даже не мог признаться тебе, что всю жизнь любил тебя, и только тебя. Если бы не этот тоннель, я бы не признался в этом… даже себе.

Ленка! Леночка…

Всё, что было хорошего и чистого в моей жизни, это была ты, и только ты.

Прости, Ленка.

Прости, Господи, меня. Прости меня за мою жизнь, которая прошла без главного – без любви.

Вот говорят, что Бога надо любить. Как же я могу полюбить Бога, если я задавил в себе любовь к женщине… к той единственной, которую я по-настоящему любил… Я задавил в себе любовь, Господи… Ленка, я задавил в себе любовь…

Я люблю тебя, Ленка.

А-а-а…

Может, мне надо помочь Юрке? Хоть предложить ему, что ли. Первое время, пока осень да зима, мог бы он у меня на даче пожить. Только пусть вымоется… сначала.

А страшно… Страшно предлагать такое. Я бы раньше – никогда!

Так то раньше.

Нет! Ленка, ради тебя. Ради памяти о тебе, Ленка.

Я попробую. Помоги мне, Господи! Помоги мне… Ленка…»

«Он уже шевелится. Я слышу, как он начал шевелиться. Сегодня, после того, как всё это произошло. Там сын у меня, я знаю, что там сын. Сергей Сергеевич, вот кто там…

Господи! Спаси нас! Сына моего спаси, Господи! Нерождённого сына моего спаси… Ты уже троих мне не дал, Господи… Оставь этого! Оставь мне этого, Господи…

Не буду больше Серёгу пилить! Господи, не буду… Совсем я его запилила: то не так, это не так… Не буду больше, Господи! Всё так…

Мужик он, мужик настоящий… Люблю его. Неужели же у нас детей не будет? А, Господи?

Неужели это из-за того, что он воевал? Убивал. Нет?

Нет!

Спаси нас, Господи! Спаси Серёгу, и меня… и мать… И всех…»

В тишине слышались странные и страшноватые шорохи. Казалось, глыбы земли, нависшие над ними, балансировали на волоске.

Будто бы там, в небесах, принималось какое-то важное решение. Будто что-то лежало на весах и весы эти колебались, склоняясь то в одну, то в другую сторону.

И от этих колебаний и происходили шорохи и стоны земли. Словно земля сама спрашивала у Бога:

«Что мне делать с этими, которые зажаты тут, во мне? Что мне делать с ними, Бог мой и Господин мой? Что мне с ними делать, Творец мой? Я могу раздавить их одним движением моим! Одним вздохом моим я могу забрать их плоть и смешать с собой. Я превращу их плоть в воду, и в глину, и в камень. Что, Господин мой, повелишь мне сделать с ними? Забираешь ли Ты их души или нет?»

Ответ Бога не был слышен и не звучал как человеческие слова. Как мягкое дуновение ветерка, Нечто коснувшееся земли сдерживало её и возвещало: «Погоди, погоди… Не торопись… Ведь не погубить их души Я хочу, а помиловать… Помиловать… Погоди, земля…»

«Простить им долги! Как же им можно простить Чечню? Как можно простить наших ребят, жизни загубленные?

Нет, тут что-то не так! Не так!

Или так?

И я должен простить? Кто бы мне растолковал всё это!

Теперь уже никто не растолкует.

Галку жаль, как Галку жаль! И сына жаль… того, которому родиться не суждено. Вот оно как получается… И не с кем воевать, а приходится гибнуть.

Не с кем? Как это не с кем?

Есть с кем! С самим собой. Этот противник всегда рядом. Ни на секунду не покидает тебя, даже здесь, под землёй. Уже одна нога в могиле, а он тут как тут!