Верона Шумилова - Следы войны… Рассказы

– Я – инвалид войны, – не подозревая, в каком смятении находится девушка и почему она зашла в его квартиру, продолжал старик, изучая ее бледное и очень красивое лицо. – Вот что сотворила она, проклятая! – и потряс перед ошеломленной Оксаной пустым рукавом.– Беда, что вода, так и норовит утопить человека. И если он не умеет плавать в бурлящем потоке, он утонет. Ей-же богу, утонет! – Он помрачнел, тронул сухими длинными пальцами, похожими на корявые ветки обгоревшего дерева, черную повязку, провел по всей ее длине, боясь обнажить под ней зияющую пустотой рану – след давно прошедшей войны и вздохнул: – Знаете, незаживаемые раны. Незаживаемые от всего прошлого да и настоящего.

Не перебивая словоохотливого человека и понимая его, Оксана все же с нетерпением выжидала момента, чтобы наконец-то начать свой разговор, очень важный, очень нужный, повергший так ее в непонятную тревогу.

– Мало нас, ветеранов, осталось в живых. Единицы… Да и не стареем мы уже, а высыхаем. Стареют молодые. Я ведь на фронт убежал юношей.

«Спрашивай же о косе! – требовала от себя Оксана. – Ты же пришла за этим. Спрашивай! Время-то идет… – Но сидела тихо и неподвижно, придавленная горькой правдой искалеченного войной человека. – Как его прервать? Как? Он же изливает свою невостребованную боль».

– Тебя, дочка, как величать? – переходя на «ты», вдруг переменил он тему разговора. – Познакомиться-то надо.

– Оксана я. Оксана Зотова.

– А я – Мухин Сергей Ильич. Всегда рад гостям, хотя они редко у нас бывают. Машины друзья – это не мои собеседники. Кому нужны шрамы и мое горе? Сижу рядом со своей Машенькой и молчу. Когда был помоложе, работал в школе сторожем. Теперь ноги отказывают… – Мухин положил большую узловатую руку на острое колено, потер его, скривился: – Да-а-а… Ты, дочка, не спешишь? Может, я заговорил тебя?

– Нет-нет! – поспешно ответила Оксана, чтобы не обидеть старика. – Говорите, пожалуйста.

– Ну и хорошо. Без людей тоска заедает. Особенно в старости. Читать не могу: глаз плачет. Один он у меня. Идешь к финишу и все чаще оглядываешься назад: что оставил людям? И оставил ли? Лично я спас свою страну от варваров. Никакие мазила и чернила это не сотрут, как бы ни старались злопыхатели. А они стараются изо все сил и бьют по ветеранам из орудий всех калибров. Н-да-а-а!..

Оксана боялась смотреть в лицо человеку, битому-перебитому на трудных военных дорогах, не обласканному и в нынешнее время. Как можно не понимать его? И кто может усомниться в его подвиге? Вот он, весь на виду: искалеченный с головы до ног. Тяжкие следы прошедшей войны! Ох, и тяжкие!

– Сергей Ильич! Как и когда вы получили такие ранения?

– Э-э-э, дочка, хорошо, что жив остался. А, может, и плохо… – Он поморщился. – Воевал с первого дня юным и неопытным. Отступал и наступал. Всяко было. Но никогда, даже в самых трудных ситуациях, не трусил. И в окружении был. Что пережил! Что испытал! Не приведи господь! Вырвался кое-как – и к партизанам. Снова воевал, не прячась за чужие спины. Там и встретил мою Машеньку, молодую и красивую украинку с длинной роскошной косой. Из-за этой косы ее все партизаны знали. В отряде её звали: «Маша – краса наша!»

Что Оксане мешало тут же сосредоточиться? Спрашивай у старика факты, доставай из детства свои и соединяй все оборванные нити и человеческие судьбы.

– … с ней вместе бедовали, – доносились к ней слова Сергея Ильича. – И фашистов били. И как били! Однажды попали в засаду. Кое-как вырвались, но не все… То страшная картина была…

Оксана почти не слышала, о чем говорил Мухин, копаясь в чем-то сложном и непонятном, а он все говорил и говорил.

…Горевали мы долго. И себя обвиняли. Не щадили, нет! А потом мстили и мстили… О, месть была жестокой!

Оксана словно окаменела.

– Жертв тогда было много, – доносилось до нее издалека. – Кто их тогда считал? Нужна была победа любой ценой. Отсюда и потери.

– Боже, как тяжело всем было, – выдохнула Оксана. – Как же забыть все это? Живым такое не забыть. Поколения не забудут!

– Вовек не забыть! Кто воевал, тот не забудет. – От печальных воспоминаний Мухин устал. Он отдыхал.

«Теперь можно спросить и о косе, – расслабляясь, решила Оксана. – Дала возможность выговориться человеку, выслушала его, не перебивая, не обидела».

– У вашей жены такая роскошная коса, – начала она издалека. – И у Маши, внучки, такая же. Это настоящая редкость!

– Да-а-а, – отходил душой Мухин. – Это наша семейная гордость. В партизанском отряде трудно было моей Машеньке ухаживать за ней. Все же я не разрешил ей остричь такую красоту. Бедствовала, вшей кормила, голову дустом посыпала. Язвы пошли, ночами не спала, но сохранила её. Я так хотел.

– А потом? – допытывалась Оксана. – Как сложилась ваша судьба?

– Потом?.. Потом мы с Машенькой честно воевали. Я был сапером, а она… Кем только не была она? И медсестрой, и поварихой, и прачкой. И автомат, само – собой, в руках держала, когда было туго. Стреляла без жалости. – Мухин зашевелился, удобно усаживаясь в мягком потёртом кресле, и посмотрел на портрет жены: – Так ведь, Машенька? Особенно тяжело нам было, когда родилась дочь Машенька. Декабрь, трещат морозы, а у нас крохотное дитё.

– Опять Маша? – вскинула брови Оксана. – Что же получается? В одной семье три Маши?

– А что? Мы так хотели, – охотно ответил на недоумение своей гостьи Мухин. – Я ходил на задания, бил фашистов за троих: за себя, Машу и Машеньку. Когда дочке исполнилось полгода, жена отвезла её к моим родителям, которые не успели эвакуироваться. Маша оставила у них малышку, а сама вернулась в отряд. В один тёплый день она ушла на связь в деревню и назад не вернулась. Сельский предатель донёс на неё. – Мухин поморщился, как от зубной боли: – Были среди нас и такие людишки. Её зверски пытали, истязали, а потом куда-то увезли. Я больше её не видел. Никогда! – Сергей Ильич замолчал и сидел неподвижно, вцепившись худыми узловатыми пальцами в мягкую обшивку оранжевого кресла. Его короткая культя стала дергаться, поднимая и опуская пустой рукав рубашки. Чувствуя это, он здоровой рукой натянул рукав, но живой кусочек тела продолжал дергаться, вызывая у Оксаны нервный озноб.

– Э – тэ – тэ – тэ, как расшалилась, – огорчённо протянул старик, прижимая культю к себе. – А всему виной – война. О, как утомлена моя жизнь! О, как исковеркана! О, как измучена!

Оксана была потрясена. Ей вдруг захотелось заплакать, чтобы со слезами излить всю горечь и боль от встречи со старым человеком, живым участником войны, о которой она знала лишь из книг да фильмов. Ей захотелось попросить у него прощение за всех, кто его обидел и не понял, кто хоть один раз оскорбил. Подавляя в себе что-то вроде стона, спросила: