Александр Симатов - Второе сентября Всеволода Цаплина

Спасти Витьку от колонии удалось лишь благодаря стараниям его отца. Отец неделю водил Сморчка и куратора от ГБ по кабакам, где они напивались за нерушимость воинского братства. Дело удалось замять, и виновной в «антигражданском, можно сказать, вражеском» поступке Витьки назначили предыдущую школу («не справилась с воспитанием»). Ну и Витькиным родителям досталось: отцу задержали присвоение очередного воинского звания; мать, работающую на оборонном заводе, лишили квартальной премии.

Появляясь дома после очередной пьянки с военруком и гэбэшником, отец нещадно порол сына, приговаривая: «Будешь знать, контра!» Отец был десантником, а Витька – хиляком, и потому дать отпор родителю он не мог. Больше недели Витька не появлялся в школе; мать принесла справку, что он болен.

По вечерам в подъезде хрущобы под снос, где они обычно тусовались, Витька показывал Севе свою развороченную задницу. Он спускал штаны, наклонялся к ржавой обоссанной батарее и боязливо интересовался: «Ну как там?» Сева в потемках щелкал зажигалкой и, каждый раз волнуясь, осторожно подносил пламя к Витькиной голой жопе. После в ужасе рассматривал ее, мысленно примеряя судьбу Витькиной жопы на свою и чувствуя при этом, как собственная жопа начинает потеть и липнуть к трусам. Закончив обследование, честно докладывал другу об ухудшении состояния его задницы по сравнению с предыдущими днями. Задница действительно была раскромсана в лоскуты, после офицерской портупеи с пряжкой по-другому и быть не могло. Один раз Витька не выдержал, уткнулся Севе в плечо и заплакал от жгучей обиды и боли. Жаловался, давясь слезами, что ест стоя («лежа на животе хуже получается, лежа хер что проглотишь») и не может сидеть на унитазе и что «даже на боку больно спать». Клялся батю убить. Сева как мог успокаивал Витьку и отговаривал от задуманного.

Позже, когда страсти улеглись и Витькина задница зажила, они как-то сидели в том же подъезде на лестничной площадке, привалившись к стене, курили и бухали крымский портвешок. Для усиления кайфа курили особым образом: отрывали от сигареты фильтр, раскуривали ее, а затем делали из рук домик и между мизинцами зажимали сигарету с тлеющим концом внутри. После плотно припадали губами к щели между большими пальцами и с силой тянули в себя из домика табачный дым вместе с воздухом так долго, насколько хватало легких, – шарахало моментально.

«Витек, а зачем ты тогда на плацу заорал?» – спросил Сева. «Тошнило меня от всего этого, – признался Витька. – Сколько можно было над нами издеваться? Не мог я не заорать, понимаешь?» Сева таращил глаза и не понимал. «Как тебе объяснить… Ну, когда трахаешься, в какой-то момент уже не можешь сдерживать себя – так ведь?» – «Ну, так». – «И на плацу то же самое случилось, ни фига не мог с собой сделать». – «Крепыш, ты чудило», – с восхищением заключил Сева. Про траханье он все понял, а вот зачем Витька заорал на плацу – до него так и не дошло. Но дальше с вопросами приставать не стал, его волновало нечто куда более важное.

«Крепыш, знаешь… – Сева не решался начать. – Меня вчера директриса пригласила к себе в кабинет поговорить, – сознался, наконец, он и глотнул пойла из горлышка. – Предложила подумать». Витька дернул головой в его сторону: «По мою душу?» – «Ну да. «Вы же друзья». Боится, как бы ты еще чего не отмочил».

После беседы с директрисой Севу не покидало мерзкое ощущение, что, не дав своего согласия на «сотрудничество», он тем не менее сподличал, коли сразу не послал ее, а позволил втянуть себя в переговоры. Это ощущение угнетало его, противно было осознавать свое малодушие и трусость. Для него было важно, что скажет Витька, но тот молчал. Чтобы чем-то занять себя, Сева достал из кармана монету и принялся соскабливать с бутылки этикетку.

Ему хотелось выговориться, и Витькино молчание начало его раздражать. Он передразнил директрису, пытаясь копировать ее интонации: «Если моего авторитета тебе недостаточно, можно товарища из органов подключить». – «И как ты? Ссучился?» – без интереса откликнулся Витька, будто речь шла о сущем пустяке. Сева перестал елозить железом по стеклу. Его неприятно задел не только сам вопрос, но и безразличие, с которым Витька его задал. «А в рыло не хочешь?» – пригрозил он. Витька ничего не ответил, вставил сигарету в домик и затянулся, потом сразу еще раз. Его хорошо приклеило, и он закинул голову назад. Сева вытащил у него сигарету из рук и тоже нагрузился.

«Ты же в связь намылился, – очнувшись, напомнил Витька. – Испортят тебе объективку – пастухом никуда не возьмут. И аттестат тебе нужен приличный. Мне-то все равно, волчий билет обеспечен». Витька, конечно, догадывался, что происходило у Севы в душе, и, как будто специально, искушал друга подлым, но удобным выбором. Сева нервно сплюнул и с остервенением растер плевок кедом.

Он не будет стучать на друга, он это знал, но и отказ от института казался ему невероятным вариантом. Как выбраться из этого мерзкого тупика, в который его загнала директриса? Этот вопрос изводил Севу, не давая покоя. За один день он возненавидел директрису больше, чем за все годы учебы в школе. Ему даже казалось: обойдись убийство директрисы для него без последствий – убил бы не задумываясь. Спросил Витьку просто так, от безысходности, не рассчитывая на ответ: «Что предлагаешь? Писать на тебя бумажки?» Но Витька откликнулся сразу: «А что? Не ссы, пиши всякую херню. Напиши, что по вечерам мы с тобой разбираем характеры, как их, целинников Шолоха. Типа к сочинению готовимся, – Витька едва смог договорить, заржал и закашлялся. – Или играем в этот, как его, ну, китайцы в него рубятся». – «В бадминтон, что ли?» – «Ну да, через сетку, как профи. Напиши – в сборную хотим попасть. Защищать честь родины от китайцев», – добавил Витька и снова заржал.

От Витькиной безбашенности Севе стало вдруг весело и легко, напряжение спало. Взглянув на заходящегося в хохоте друга, подумал, что Витька, должно быть, испытал сумасшедший кайф от своей выходки на плацу. Еле сдерживая смех, он толкнул его в плечо: «Крепыш! Напишу, что под пытками ты признался мне, что твоя самая любимая телепередача – программа «Время». Пьяные и дурные, они повалились на пол и залились безудержным смехом. Их надрывный хохот еще долго носился по пустой пятиэтажке, пока не вылетел на свободу в зияющие чернотой оконные проемы.

Своим пофигизмом Витька помог Севе разрешить мучившую его проблему. Найдя взаимопонимание с другом и получив моральную поддержку, Сева каждый понедельник стал приносить директрисе по одному тетрадному листу, так – отписки, ничего особенного; листы нарочно прежде показывал Витьке, и Витька-редактор под их дружный хохот давал ценные указания по поводу отчетов о собственном поведении.