Валерий Крупник - Зеркальные Двери

– Не нравится, -улыбнулся Эдвин, -хочешь глоточек?

Санька скривился в ответ ещё больше.

– Ну и правильно, -поддержала его Таня.

– Вкусный лосось, -встрял я, -не зря старались.

Я постарался поймать Танин взгляд, она ответила понимающей улыбкой, что несла шифрованное сообщение видное всем, но понятное только нам; и было в этом секрете на виду веселяще-манящее чувство параллельной более настоящей реальности, а может это Балвеню так действовал?

– Да, да, -одобрил Эдвин, цепляя вилкой кусок рыбы с поджаристой серой в блёстках кожей, -замечательный лосось, вы просто молодцы.

Его распахнутый энтузиазм слегка остудил моё возбудежние, вызвав едва заметную досаду. Я избегал смотреть на Таню, чтоб не увидеть в ней ту же неловкость, что опустилась на меня с его похвалой, как нить паутины, которую не так просто смахнуть с лица.

Но опустели наши тарелки, и то, что было когда-то рыбой, бесшумно пробирающейся среди зелёных лент и нитей подвешенного под водой леса в поисках съедобных комочков жизни, а после отрезом филейной розовой плоти, приправленной солью и перцем, и кольцами лука, кроплённой лимонным соком и запечённой в духовке, стало лишь вкусовой памятью, стремительно остывающей и расстоворяющейся в потоке новых ощущений, памятью и уютным чувством сытости, улёгшимся на дне наших желудков, как свернувшийся на диване Тимофей, приткнувшийся между Эдвиным и Санькой. Не сговариваясь, стали мы с Таней собирать со стола, вкушая вновь обретённое чувство друг друга, протянувшееся между нами бестелесными паутинками, пересылающими в обе стороны невнятные шорохи наших намерений, мыслей и импульсов. Мы двигались в двух пластах времени словно сквозь воду: над и под. Снаружи мы ели лосося, пили скотч и теперь укладывали тарелки и вилки в посудомоечный агрегат, перемещаясь прямыми отрезками от рыбы жаренной к съеденой; внутри же подспудно текло наше с ней время, то замирая, то пульсируя, пойманное в каждом моменте, как птица в силке, рвущаяся на свободу, чтобы опять угодить и томиться в очередном капкане момента.

– Давайте ещё по чуть-чуть, -Эдвин позвякал стаканом о полупустую бутылку.

– Расскажи про вылеты, -попросил Санька, притуляясь к его плечу. Он много раз слышал эти рассказы, частенько те же самые, что никогда не надоедали, не прискучивали они ему; часами мог он слушать, как Эдвин летал на задания в разных концах земли, когда служил в военно-воздушных силах.

Идея пойти служить была его отца, Генри Маларчика. Эдвин понятия не имел кода и откуда пришла его отцу на ум мысль о военной службе, тем более что ни Генри, ни его отец, ни братья никогда не служили. Всё что Эдвин знал, хоть уже и не помнил, как пришёл он однажды из школы, впорчем не прямо из школы, а отработав свои послеполуденные четыре часа в кафе, убирая со столов, протирая подносы, смешивая фруктовые и овощные коктейли, поджаривая бублики и засовывая их в бумажные пакеты в компании пластиковых ножей и коробочек с мягким сыром; пришёл сбросил в прихожей кроссовки с незавязывающимися по моде шнурками и прошёл к себе в комнату, как обычно. И был обычным этот вечер и этот ужин, когда собрались все за столом поесть, поговорить и как обычно разойтись по своим делам, таким же обычным.

– Ага, -ответил он машинально на вопрос матери, сделал ли он уроки.

Он делал уроки сразу по приходе домой и быстро, чтобы освободить вечер для своих дел и мыслей, привычных и ладных, как нательное бельё, согревающих его неизбалованное сердце, которому так и не суждено было избаловаться, чего конечно в те годы Эдвин знать не мог.

– Уроки, что уроки? Они и завтра, и послезавтра, и третьего дня уроки, -невпопад, как всем показалось, пробурчал Генри, и все на него уставились: он, мать, Тина, его маленькая сетрёнка. Но Генри вернулся к еде, как будто сказав всё что хотел.

– Не скажи, -вступилась мать, -школа это очень важно. Это всему основа.

– А на основе что? Снова основа. Что положишь-то на основу, а? —обратился он к сыну.

Эдвин молчал, не зная нужно-ли отвечать или и так сойдёт, и угадал, потому что отец продолжил.

– У нас вот маленькая растёт, о ней подумать надо.

Все обернулись к Тине, смутив её внезапным лучём внимания, от которого она даже прижмурилась; осбенно вперился в неё взглядом Эдвин, точно видя её впервые. Тина занимала далёкий слабо освещённый уголок его жизни, как дальняя полка в гараже, куда складывались ненужные, на выброс, вещи. Свет проникал в этот уголок больше по праздникам, во время её болезни, или когда родители оставляли его присмотреть за ней в их отсутсвие. По большей части он забывал о её существовании, а вспоминая, наблюдал с холодным любопытством посетителя зоомагазина за этим белобрысым веснушчатым существом, что глядело на него широко распахнутыми глазами как на кумира, домашнее божество, заботливое и весёлое, но чаще недовольное. Если бы он мог проследить паралель из сегодня в тогда то обнаружил бы к своему удивлению, что Тимофей ему роднее и ближе, чем была в те годы его сестра.

Глядя на смущённую вниманием сестрёнку, Эдвин вдруг впервые почувстовал наличие связи между ними, что помимо его желания или нежелания тянулась от него к ней невидимой но неожиданно крепкой нитью, и это открытие смутило его самого, и он отвёл глаза в сторону, ища разъяснений у родителей, но мать ничего не сказала, а Генри по своему обыкновению бросил нить разговора, как иногда бросают сигарету после двух – трёх затяжек по рассеянности или от нетерпения. Но и у Эдвина мысли надолго не задержались, проследовав своим назначением, как поезд дальнего следования, слегка притормозив на полустанке, тем более, что ему было о чём думать.

Думы его тревожили мутные и неотвязные, и он едва мог дождаться окончания ужина, чтобы уединиться в свой комнате с телефоном и позвонить Эрлу ответить на его предложение. Предложение казалось простым и лёгким, и ужасно заманчивым, когда Эрл его объяснял, говоря быстро, увлечённо, с весёлой улыбкой, блуждающей между его глазами и ртом. От Эдвина требовалось подсовывать в пакеты с бубликом и мягким сыром маленький зпаянный пластиковый пакетик с белым порошком, похожим на сахарную пудру, когда покупатели в его кафе закажут бублик с «приправой.» Только и всего. А когда Эдвин пристроит первые пятьдесят пакетиков, Эрл ему обеспечит секс с одной из своих «курочек.» Лёгкая ненавязчивая его манера подкупала Эдвина. «Да ты не суетись, пораскинь мозгами и скажи, как решишь, мы никуда не денемся.» Однако раскидывание мозгами скорее мешало, чем помогало решить. Насколько всё было ясно и просто в уверенном и жизнерадостном исполнении Эрла, приправленном ритмичной жестикуляцией, настолько же всё путалось расплывалось наедине в раскинутых его мозгах, и приветливый полный жизни образ Эрла быстро гас и выцветал, преврашаясь в свою тень, плоскую, незнаокомую и немного пугающую.