Татьяна Соловьева - Что сказал Бенедикто. Часть 2

– Не твое дело, Абель, нечего у других по черепу рыскать. Факиром стал? Змей целый мешок приволок, ни для кого не забыл прихватить, – зло говорил Карл.

– Здесь и змеи не нужны, тебя с Гейнцем хватит.

Карл все-таки рванулся к Абелю, рука Гейнца его не удержала. Кох взглядом уперся в глаза Клемперера, вслух приказывая остановиться.

– Осторожнее, Карл, – Абель увернулся, но Карл никого не слышал, бросился к Абелю. Рука Карла со всей силы словно ударилась о стену, он сел, поджимая выбитую кисть.

– Ну, вот и первые пациенты, – сказал Абель. Он присел перед Карлом, взял его руку в свои, сопротивляться рукам Абеля было бесполезно, они не принимали никакого сопротивления.

– Не сломал, не сломал, – повторял Абель, держа запястье Карла в своих ладонях. – Не надо, Карл, я не Вебер, его пока можно лупить безнаказанно, но и это скоро пройдет.

Абель улыбался обыкновенной улыбкой, Карл перевел дух, и в этот момент Абель вправил ему запястье. Карл опять вскрикнул и выгнулся.

– Карл, что ты так нервничаешь? Пальцы в порядке, я тебя мягко отбил, а мог ведь и не мягко, и твоей великолепной фортепианной игре пришел бы конец, а может, ты бы и отлетался, что тоже было бы неплохо.

Абель повел Карла к себе. Гейнц сел рядом с Кохом.

– Вильгельм, ты что-нибудь понимаешь?

– Не ходи к Веберу, – повторил слова Абеля Кох и пошел к себе. На Коха Гейнц тоже посмотрел с подозрением и пошел к Веберу.

«Два умника! Коху еще есть, о чем говорить с этим лысым факиром».

Вебер лежал на кровати, пытаясь завернуться в одеяло. Приход Гейнца заставил его сесть и еще сильнее напрячься, чтобы Гейнц не разглядел его дрожи, решит, что Вебер его боится. В самом деле, боится, потому что говорить не говорил, но иногда, после удачных поединков, он думал, что скоро Гейнца он, пожалуй, уложит на ковер, а уж Карла будет укладывать железно. Это не значило, что он задавался, не любил своих друзей, – он любил их бесконечно, но он хотел быть равным.

Вебер не смотрел Гейнцу в глаза, а Гейнц смотрел ему в лицо неотступно, сел на стуле перед Вебером.

– Как тебе Абель? Вообще тронулся, он Карлу руку сломал или вывихнул, я не понял.

– Руку? – зачем-то переспросил Вебер. – Гейнц, я не понимаю.

– Такого никто не ожидал. Выброси из головы, разберутся, Аланд его утихомирит, старику тоже, надо думать. Что трясешься? Так ты хвастался перед ним или нет, я не понял?

Гейнц на взводе, если у Карла повреждена рука, то для Гейнца это светопреставление. Карла он учит двенадцать лет, Карл лучший в Корпусе пианист, так, как Карл играет Бетховена, его не играет никто, травма Карла – это травма самого Гейнца. Всё это Вебер успел подумать за долю секунды, чтобы окончательно умереть под его взглядом.

– Ну, и черт с тобой, а я, как дурак, ему всю душу.

Гейнц вышел и хлопнул дверью. С концертами Моцарта, которые Вебер хотел переиграть, похоже, выйдет заминка, Гейнц его на порог не пустит. Гейнц все понял по-своему, объясняться поздно и бессмысленно, доверие, которое все эти годы существовало между ними, подорвано. Даже если Гейнц будет учить его дальше, он никогда не заговорит о чем-то своем, тайном для всего мира, о своих сокровенных мыслях, не улыбнется, он будет официально холоден – это страшнее всего. Зачем Абель сделал это? Гейнц был великолепным другом, он всегда все понимал, чувствовал любую перемену не только в настроении Вебера, но любое изменение его самочувствия. Ему не надо было жаловаться, он смотрел своим пристальным взглядом и сам предлагал прерваться, если Вебер переволновался, устал, если зашумело в голове. Он столько отдал Веберу своей души, он не научил Вебера играть – он вдохнул в него музыку, как жизнь, как часть себя самого. Аланд никогда не занимался с Вебером, он полностью доверил Вебера Гейнцу. Приходил время от времени послушать, но обсуждал игру Вебера с Гейнцем только в отсутствие Вебера.

Вебер один в Корпусе ни разу не слышал игры Аланда, но оттого, как играл Гейнц, его душа обмирала, Гейнц подарил ему огромный, великолепный мир органа, объяснил особое звуко-временное пространство клавесина, в комнате Вебера стоял клавесин работы Гейнца Хорна. Музыкальная эрудиция Гейнца позволяла ему из страницы нотного текста вывести столько аналогий, параллелей, столько поведать о мире музыкальных гармоний, столько вывести ассоциаций, что Вебер сам за эти шесть лет внутри себя почувствовал новый необъятный мир, которого не было раньше и который теперь составлял лучшую часть в нем. Вебер никогда не то, что не обидел этого человека, он, не сомневаясь, отдал бы за него жизнь, без Гейнца мир лишился бы смысла.

Надо что-то делать, так нельзя было это оставить, Вебер пошел к Гейнцу. Их условный стук остался без ответа, Вебер стучал и стучал – не может быть, что не откроет. Гейнц открыл, но рука его, как шлагбаум, перегородила вход.

– Гейнц, ты самый дорогой человек для меня, если я и погордился собой когда-то, то только потому, что ты сам меня похвалил. Разумеется, я ничего Абелю не говорил. Гейнц, пожалуйста, не давай ему нас поссорить. Сегодня я не понимаю, что он от меня хочет. Может быть, пойму. Гейнц, я не последняя дрянь, ты же понимаешь, что такого не могло быть, тебе и Аланд сказал. Да, я иногда думал, что и у меня что-то начинает получаться, когда вы хвалили меня, и это всё, Гейнц, я радовался, что догоняю вас понемногу, что ты не зря тратишь на меня время.

– Думал, не думал – твое право, это не ко мне, пусть Абель твои мозги хоть наизнанку выворачивает.

– Гейнц, может, мы чего-то не понимаем?

– Я ничего не понимаю, и не хочу понимать, Абель приехал поразвлечься. Чего-то где-то понахватался, и теперь будет этим форсить, как сумасшедшая старуха, отыскавшая на помойке чью-то выброшенную балетную пачку и напялившая ее на себя. Я не желаю ни этого видеть, ни в этом участвовать.

– Гейнц, с рукой Карла – серьёзно?

– Задушил бы этого гада.

– Схватил и вывихнул?

– Поосторожнее на него бросайся, он алмазную стенку ставить научился, он ее выставит, и ты сломаешь руку, если покрепче врежешь. Он у нас теперь неуязвимый. Убью гада, все равно убью.

Гейнц вошел в комнату, Вебер вошел следом. Ясно, что мысли о руке Карла изводили Гейнца сильнее всего, потому что, высказав свою главную боль, он сел и умолк.

– Аланд ведь вылечит Карла?

– Не знаю, все эти вывихи, переломы – скверно для рук. Аланд прежде всего учил беречь руки, и мы все всегда берегли их друг другу, а этот? Он что, не мог отбиться иначе? Хозяин явился. Неужели Аланд его не вышибет отсюда? Может, свихнулся так, что его уже и вылечить нельзя.

– Гейнц, у него абсолютно нормальный взгляд, это что-то другое.

– Ты меня не утешил, сумасшедшему я бы еще как-то простил. Кто знает где и чем он занимался, могло и мозги снести, а если он нормален, ему нет прощения.